А потом наступает рассвет, и он уходит из «Украины». Это уже среда, 28 октября. И что же он делал? Отправился в пустой дом на Вспольном и вырыл секрет всей своей жизни? Должно быть. Затем спрятал его и оставил дочери записку о том, где ей это найти. («Помнишь то место, которое у меня было, когда была жива мама?») А потом поздно вечером к нему явились убийцы. И он либо все им рассказал, либо не сказал ничего, и если промолчал, то, очевидно, — даже наверняка — из любви к дочери. Желая быть уверенным, что единственное его достояние попадет не кним, а к ней.
Господи, какой конец! — думал Келсо. И как это соответствует всему остальному...
— Видимо, он любил тебя, — сказал Келсо. Знает ли она, как умер старик? Если не знает, он не в силах ей это рассказать. — Видимо, любил, иначе не стал бы искать и не пришел бы.
— Не думаю. Он ведь бил меня. И маму тоже. И брата. — Она уставилась на идущий навстречу транспорт. — Он бил меня, когда я была совсем маленькой. А что может знать ребенок? — Она помотала головой. — Нет, не думаю.
Келсо попытался представить себе, как эти четверо жили в двухкомнатной квартире. Где спали ее родители? На матрасе в общей комнате? А Рапава, проведя долгие годы на Колыме, стал жестоким, неуправляемым. Даже думать об этом страшно.
— А когда умерла твоя мать?
— Когда вы прекратите задавать вопросы, мистер? Они свернули с шоссе и поехали вниз по пандусу.
Он был построен лишь наполовину. Одна полоса резко шла вниз, как водопад, неожиданно оканчиваясь у заграждения из металлических прутьев и десятиметрового обрыва к пустырю.
— Мне было восемнадцать, если тебе это интересно. Вокруг царил типичный хаос. В России так случается
— на все требуется время, все надолго затягивается. Второстепенные дороги бывают широкими, как шоссе, с затопленными водой рытвинами величиной с пруд. Каждый бетоностроительный комбинат, каждый завод, выбрасывающий в воздух отработанный газ, окружены пустырями, которые они могут захламлять и отравлять. Келсо вспомнил прошедшую ночь, как онбесконечно долго бежал от девятого корпуса к восьмому, чтобы поднять тревогу, — бежал и бежал, точно в кошмарном сне.
При дневном свете обиталище Рапавы выглядело еще более обветшалым, чем в темноте. Черные подпалины ползли вверх по стене от окон второго этажа, где сгорела квартира. У дома толпился народ, и Зинаида сбавила скорость, чтобы как следует все рассмотреть.
О'Брайен был прав: журналисты уже обо всем пронюхали. Одинокий милиционер загораживал вход в подъезд, удерживая с десяток фотографов и репортеров, за которыми, в свою очередь, наблюдали апатично стоявшие полукругом соседи. На пустыре мальчишки гоняли мяч. Другие болтались возле шикарных западных машин представителей прессы.
— Что он для них? — вдруг произнесла Зинаида. — Что он для любого из вас? Все вы стервятники.
Она скорчила презрительную гримасу, и Келсо заметил, что она в третий раз поправляет зеркало заднего обзора.
— Кто-то за нами едет? — И Келсо резко обернулся.
— Возможно. Одна машина шла от самого аэропорта, но больше я ее не вижу.
— Какая машина? — Келсо постарался произнести это спокойно.
— «БМВ». Седьмой серии.
— Ты разбираешься в машинах?
— Опять вопросы? — Она посмотрела на него. — Отец увлекался машинами. Машинами и товарищем Сталиным. В старые времена он ведь был шофером, и ты это знаешь. Так что тебе все ясно.
Она нажала на педаль.
Она ничего не знает, подумал Келсо. Она понятия не имеет об опасностях. Он стал мысленно составлять план действий: быстро посмотреть, здесь ли находится ящик с инструментами (его, конечно, не будет), затем попросить Зинаиду отвезти его в аэропорт и попытаться уговорить сотрудников компании посадить его на следующий самолет...
Немного не доезжая до дома Рапавы, они свернулис улицы на грязную дорогу, которая вела сквозь жалкую березовую рощицу в поле, разбитое на маленькие наделы. В загоне из старых автомобильных дверец, соединенных проволокой, в грязи копалась свинья. Тут было несколько тощих кур, грядки с тронутыми морозом овощами. Из вчерашнего снега дети соорудили снеговика. Он растаял под дождем и нелепо торчал среди грязи глыбой белого жира.
Фасадом к этому сельскому пейзажу стоял длинный ряд гаражей. На плоской крыше лежали остатки маленьких машин — заржавевшие скелеты, лишенные окон, моторов, колес, обивки. Зинаида выключила мотор, и они вылезли из машины в грязь. Какой-то старик, перестав копать, оперся на лопату и принялся наблюдать за ними. Зинаида грозно посмотрела на него, уперев руки в бока. И тогда он сплюнул и снова взялся за лопату.
Зинаида достала ключ. Келсо посмотрел назад — на дороге никого не было. Руки у него окоченели. Он сунул их в карманы плаща. А Зинаида держалась спокойно. На ней были кожаные сапоги до колен, и, чтобы их не запачкать, она осторожно ступала по неровной земле. Келсо опять окинул взглядом окрестности. Не нравилось ему все это — разросшиеся деревья, старые машины, эта удивительная многообразная женщина: и телефонистка, и будущий юрист, и временами проститутка, и дочь, не оплакивающаяотца.
Он спросил:
— Откуда у тебя ключ?
— Отец оставил его мне вместе с запиской.
— Не понимаю, почему ты не приехала сюда сразу. Зачем я тебе нужен?
— Да я не знаю, что искать! Так ты идешь или нет? — Она вставила ключ в большой замок ближайшего гаража. — Что мы все-таки ищем?
— Тетрадь.
— Что-о-о? — Зинаида перестала сражаться с ключоми уставилась на Келсо.
— Черную клеенчатую тетрадь Иосифа Сталина, — повторил он знакомую фразу, ставшую для него заклинанием. (Ее здесь не будет, снова сказал он себе. Это же Священный Грааль. Важно искать. А найти — никогда не найдешь.)
— Тетрадь Сталина? Сколько она может стоить?
— Сколько может стоить? — Он постарался произнести это так, словно подобный вопрос никогда не приходил ему в голову. — Сколько она может стоить? — повторил он. — Трудно представить себе точную цифру. Есть ведь богатые коллекционеры. Все зависит от того, что в ней. — Келсо широко развел руки. — Возможно, полмиллиона.
— Рублей?
— Долларов.
— Долларов? Вот дерьмо! — И она снова принялась возиться с замком, торопясь и потому действуя неловко.
Глядя на нее, он вдруг проникся ее настроением и понял, почему сюда приехал. Да потому, что это главная цель, не так ли? И дело не только в деньгах. Это же реабилитация. Его реабилитация: оправдание двадцатилетнего сидения в холодных подвалах архивов и хождений по лекциям в зимней темноте — сначала в качестве слушателя, а потом в качестве лектора. Двадцать лет изучал и преподавал политологию, а в промежутках писал книги, которые почти совсем не продавались, и все это время в нем жила неистребимая надежда, что рано или поздно он создаст нечто стоящее, по-настоящему большое и значительное, запечатлеет кусок истории и объяснит, почему все произошло так, а не иначе.
