— Увидите сами, когда подниметесь к ней. Обратите внимание на ее руку.
Они тихо переговаривались в подъезде ее дома на востоке Москвы. Неподалеку находился парк; сам дом, судя по чистоте и ухоженности подъезда, был приватизирован. Суворин попытался представить себе, что подумают соседи, когда узнают, что девушка с третьего этажа — проститутка.
— Что-нибудь еще?
— В квартире ничего, в машине тоже, если не считать пакета с одеждой — джинсы, водолазка, пара сапог, нижнее белье, — сказал Бунин. — Но в квартире оказалась большая сумма денег. Она не знает, что я их нашел.
— Сколько?
— Двадцать, может быть, тридцать тысяч долларов. Были завернуты в пластиковый пакет и спрятаны в бачке унитаза.
— Где они? — У меня.
— Давай сюда.
Бунин мгновение колебался, затем протянул внушительную пачку стодолларовых купюр. Он смотрел на них с вожделением. Чтобы накопить столько, ему пришлось бы работать лет пять, и Суворин подумал, что Бунин испытал искушение взять немножко себе. Может быть, и взял. Суворин сунул деньги в карман.
— Что она собой представляет?
— Упрямая сучка, товарищ майор. Из нее много не вытянешь. — Он постучал себя по лбу. — По-моему, чокнутая.
— Спасибо, товарищ лейтенант, за ценное психологическое наблюдение. Подожди внизу.
Суворин пошел по лестнице. На площадке второго этажа какая-то женщина средних лет высунула из-за двери голову в бигуди.
— Что-нибудь случилось?
— Ровным счетом ничего, гражданка. Обычная проверка. Вам абсолютно не о чем беспокоиться.
Суворин зашагал дальше вверх. Он должен что-нибудь из этого извлечь. Это пока единственная ниточка, единственная зацепка. У двери Зинаиды он расправил плечи, вежливо постучал в приоткрытую дверь и вошел. Сотрудник милиции при его появлении вскочил.
— Благодарю вас, — сказал Суворин. — Может, спуститесь и составите компанию лейтенанту?
Он подождал, пока за милиционером закрылась дверь, и наконец рассмотрел девушку. Поверх платья на ней был серый шерстяной кардиган, она сидела на единственном в комнате стуле, закинув ногу на ногу и затягиваясь сигаретой. В блюдце на маленьком столике лежали пять примятых окурков. Квартира была однокомнатная, но обставлена изящно и дорого: импортный телевизор со спутниковым декодером, видеомагнитофон, проигрыватель компакт дисков и шкаф с платьями, сплошь черными. Дверь в маленькую кухоньку. Дверь в ванную. Диван-кровать. Бунин был прав относительно ее руки. Под ногтями пальцев, державших сигарету, Суворин заметил запекшуюся кровь. Зинаида перехватила его взгляд.
— Я упала, — сказала она, распрямляя ноги и демонстрируя царапину на колене и порванный чулок. — Вы удовлетворены?
— С вашего позволения, я сяду. — Она ничего не ответила, и он присел на край дивана, отодвинув в сторону игрушечного солдатика и балерину. — У вас есть дети?
Молчание.
— У меня есть. Два сына. — Он осмотрел комнату в поисках чего-то, за что можно было бы зацепиться, что послужило бы поводом для разговора, но не заметил ничего личного — ни фотографий, ни книг, за исключением учебников права, ни украшений, ни безделушек. На полке выстроились в ряд компакт-диски, сплошь западные исполнители, имен которых он даже не слышал. Все это напомнило ему одну из служебных явочных квартир в Ясеневе — место, чтобы провести ночь и исчезнуть.
— Вы сыщик? Вроде не похожи, — сказала она. — Нет.
— Кто же вы тогда?
— Мне жаль, что такое случилось с вашим отцом, Зинаида.
— Спасибо.
— Расскажите мне о нем.
— Что рассказывать?
— Какие у вас были отношения? Она отвернулась.
— Я все думаю, понимаете, почему вы не подошли, когда узнали, что он убит. Вчера вечером вы подъехали к его дому, когда там была милиция, не так ли? И сразу умчались.
— Я была обескуражена.
— Естественно. — Суворин улыбнулся ей. — Где Непредсказуемый Келсо?
— Кто?
Неплохо, подумал он. Ответила, не моргнув глазом. Но ведь она не знает, что у него есть заявление Келсо.
— Человек, которого вы вчера вечером подвезли к дому своего отца.
— Келсо? Его так зовут?
— О, у вас острый ум, Зинаида. Острый, как бритва. Где же вы были целый день?
— Ездила по городу. Думала.
— О тетради Сталина?
— Не знаю, что вы хотите сказать...
— Вы были с Келсо? — Нет.
— Где он сейчас? Где тетрадь?
— Я не знаю, о чем вы говорите. А что это значит — что вы не сыщик? У вас есть документы? Должна ведь я знать, кто вы такой.
— Вы провели день с Келсо...
— Вы не имеете права находиться в моей квартире без надлежащих документов. Так говорится в этих книгах. — Она кивнула в сторону своих учебников.
— Изучаете право, Зинаида? — Она начала его раздражать. — Из вас получится хороший адвокат.
Это показалось ей смешным — может быть, она слышала эти слова раньше? Он вытащил из кармана пачку долларов, и это оборвало ее смех. Ему показалось, что она сейчас упадет в обморок.
— Так что же говорит Уголовный кодекс о проституции, Зинаида Рапава? — Она смотрела на деньги, как мать на ребенка. — Вы юрист, так расскажите же мне. Сколько мужчин в этой пачке долларов? Сто? Сто пятьдесят? — Суворин перебирал рукой банкноты. — Должно быть, все-таки сто пятьдесят. Ваша профессия молодеет с каждым днем, а между тем вы не становитесь моложе. Так что столько вам никогда больше не заработать.
— Гад...
Он перебросил деньги из одной руки в другую.
— Подумайте об этом. Сто пятьдесят мужиков взамен местонахождения всего лишь одного. Сто пятьдесят за одного. Это неплохая сделка.
— Гад, — снова сказала она, но уже с меньшей решимостью.
Он наклонился вперед и произнес тихо и льстиво:
— Ну, Зинаида. Где же Келсо? Это очень важно.
В какой-то момент ему показалось, что она скажет. Но ее лицо приняло жесткое выражение.
— Вы! — сказала она. — Мне плевать, кто вы такой. Быть шлюхой честнее.
— Что ж, может быть, вы и правы, — признал Суворин. И вдруг швырнул ей деньги. Пачка шлепнулась ей на колени и между ног соскользнула на пол. Она даже не нагнулась, чтобы их поднять, а просто посмотрела на него. И вдруг он ощутил неизбывную печаль — ему стало жаль себя, жаль, что он до этого дошел. Сидеть на диване у шлюхи и пытаться ее подкупить ее же собственными деньгами... Жаль и ее — потому что Бунин прав, она чокнутая. Но ему все равно нужно ее сломить.
20
Казалось, что по-настоящему светло никогда не станет, хотя прошло уже два часа после рассвета. Складывалось впечатление, что день махнул на себя рукой, так и не начавшись. Небо было по-прежнему серым, и длинная бетонная лента дороги, убегавшая прямо вперед исчезала в сырой тьме. По обе стороны шоссе лежала сморщенная мертвая земля — ржавые болота и болезненно желтый пустырь — предполярная тундра, переходящая вдали в густые хвойные леса.
