Марш улыбнулся:
– Ты так добр ко мне.
– Это не ответ.
– Правда. – Он постучал пальцами по фотокопии. – Можно взять?
Хальдер пожал плечами.
– Само собой.
– И последнее.
– Давай.
– Государственный секретарь генерал-губернаторства. Чем он мог конкретно заниматься?
Хальдер развел руками. Кисти были густо покрыты веснушками, из-под манжет выбивались ярко-рыжие клочья волос.
– Они с Франком обладали неограниченной властью. Делали что хотели. В то время главной проблемой, по-видимому, было переселение.
Марш записал в книжке слово «переселение» и обвел его кружком.
– Как это происходило?
– Это что? Семинар? – Хальдер выстроил перед собой треугольник из тарелок – две маленькие слева и одна побольше справа – и сдвинул их вплотную друг к другу. – Все это – Польша до войны. После тридцать девятого западные области, – он постучал по маленьким тарелкам, – были включены в состав Германии. Имперский округ Данциг – Восточная Пруссия и имперский округ Вартеланд. – А это, – он отодвинул большую тарелку, – стало генерал-губернаторством. Осколком государства. Обе западные области были онемечены. Понятно, это не моя сфера, но я видел некоторые цифры. В 1940 году они поставили целью довести плотность населения до ста немцев на квадратный километр. И сумели добиться этого за три года. Неслыханная операция, если учесть, что война все ещё продолжалась.
– Скольких людей это коснулось?
– Одного миллиона. Управление СС по проблемам евгеники находило немцев в местах, которые тебе и не снились, – в Румынии, Болгарии, Сербии, Хорватии. Если твой череп соответствовал нужным измерениям и ты был из подходящей деревни, тебе просто выдавали билет.
– А Булер?
– Ах да. Чтобы освободить место миллиону немцев в новых имперских округах, им пришлось выселить миллион поляков.
– И они направились в генерал-губернаторство?
Хальдер завертел головой и украдкой оглянулся вокруг, не подслушивает ли кто, – люди называли это «немецким взглядом».
– Им также пришлось заниматься евреями, которых высылали из Германии и западных территорий – Франции, Голландии, Бельгии.
– Евреями?
– Да, да. Только давай потише. – Хальдер говорил так тихо, что Маршу, чтобы расслышать, пришлось наклониться над столом. – Представляешь, какой был хаос. Перенаселение. Голод. Болезни. Можно догадываться, что там и сейчас отхожее место, что бы они ни говорили. Еженедельно газеты публиковали, телевидение и радио передавали обращения Восточного министерства, приглашавшие колонистов в генерал-губернаторство. «Немцы! Требуйте принадлежащее вам по праву рождения! Бесплатная усадьба! Гарантированный доход в первые пять лет!» Рекламные объявления изображали живущих в роскоши счастливых колонистов. Но обратно просачивались сведения и о подлинном положении дел – неплодородная земля, каторжный труд и захудалые городишки, куда немцам приходилось возвращаться по вечерам из страха перед налетами местных партизан. В генерал-губернаторстве было хуже, чем на Украине, хуже, чем в Остланде, даже хуже, чем в Москве.
Подошел официант предложить ещё кофе. Марш отказался. Когда тот удалился на недосягаемое для слуха расстояние, Хальдер продолжил все тем же тихим голосом:
– Франк управлял всем из замка Вавель. Должно быть, там размещался и Булер. Мой приятель работает в генерал-губернаторстве в официальных архивах. Боже, он такое рассказывает… Роскошь, очевидно, была невероятная. Что-то из времен Римской империи. Картины, гобелены, сокровища, награбленные у церквей, драгоценности. Взятки деньгами и натурой, если понимаешь, что я имею в виду. – Голубые глаза Хальдера светились, брови плясали.
– И Булер имел к этому отношение?
– Кто знает? Если нет, то он, пожалуй, был единственным, не связанным с этим делом.
– Это, возможно, объясняет, откуда у него дом в Шваненвердере.
Хальдер тихонько присвистнул.
– Вот тебе и ответ. Мы с тобой, друг мой, были не на той войне. Запертые в вонючем металлическом гробу в двух сотнях метров от поверхности воды в Атлантике. А могли бы жить в силезском замке, спать на шелках в компании с парой молоденьких полек.
У Марша ещё было что расспросить, но не было времени. Когда они выходили, Хальдер сказал:
– Итак, ты придешь пообедать у меня с коллегой, занимающейся Союзом немецких девушек?
– Я подумаю.
– Может быть, нам удастся уговорить её носить форму. – Стоя у входа в гостиницу с глубоко засунутыми в карманы руками и в дважды обернутом вокруг шеи длинном шарфе, Хальдер стал ещё больше похож на студента. Вдруг он хлопнул себя ладонью по лбу.
– Начисто забыл! А ведь собирался сказать тебе. Вот память… На прошлой неделе в архив приходили двое парней из зипо и расспрашивали о тебе.
Марш почувствовал, как с лица исчезла улыбка.
– Гестапо? Что им было нужно?
Ему удалось сохранить легкий, непринужденный тон.
– О, обычный набор. «Как он вел себя во время войны? Придерживается ли он каких-либо твердых политических взглядов? Кто его друзья?..» В чем дело, Зави? Продвижение по службе или что-нибудь еще?
– Должно быть. – Он приказал себе расслабиться. Возможно, всего лишь обычная проверка. Не забыть спросить Макса, не слыхал ли он что-нибудь о новой проверке персонала.
– Ну тогда, если станешь начальником крипо, не забывай старых друзей.
Марш рассмеялся.
– Не забуду. – Они обменялись рукопожатиями. Когда расходились, Марш произнес: – Интересно, были ли у Булера враги?
– Не сомневайся, – ответил Хальдер.
– Кто же тогда они?
Хальдер пожал плечами.
– Для начала тридцать миллионов поляков.
Единственной живой душой на втором этаже здания на Вердершермаркт была уборщица-полька. Когда Марш выходил из лифта, она стояла к нему спиной. Ему был виден только широкий зад, покоящийся на пятках черных резиновых сапог, да красная косынка на волосах, которая качалась в такт её движениям – она скребла щеткой пол. Она тихо пела про себя на родном языке. Он протиснулся мимо неё и вошел в кабинет. Когда дверь закрылась, Марш услышал, как она запела снова.
Еще не было девяти. Он повесил фуражку у двери и расстегнул пуговицы мундира. На его столе лежал большой коричневый пакет. Он открыл его и вытряхнул содержимое – фотография с места преступления. Глянцевые цветные снимки тела Булера, развалившегося, словно загорая, на берегу озера.
Он снял со шкафа старенькую пишущую машинку и понес к своему столу. Достал из проволочной корзинки два листа неоднократно использованной копирки, два листа тонкой бумаги и один бланк отчета, разложил их по порядку и вставил в машинку. Закурил и несколько минут глядел на засохший цветок.
