Потом в последний раз оглядел комнату и вышел, по возможности плотнее закрыв сломанную дверь.
В главной конторе «Дойчебанк» на Виттенбергплатц он спросил, сколько у него на счете.
– Четыре тысячи двести семьдесят семь рейхсмарок и тридцать восемь пфеннигов.
– Я их снимаю.
– Все, герр штурмбаннфюрер? – кассир удивленно заморгал сквозь очки в металлической оправе. – Вы закрываете счет?
– Все.
Марш наблюдал, как тот отсчитал сорок две купюры по сто марок, потом положил их в бумажник рядом с фотографией. Не так уж много для накопленных за всю жизнь сбережений.
Вот что значит не продвигаться по службе и семь лет платить алименты.
Кассир снова удивленно поглядел на него:
– Герр штурмбаннфюрер что-то сказал?
Выходит, он размышлял вслух. С ума что ли схожу?
– Нет. Извините. Благодарю вас.
Марш поднял чемодан, вышел на площадь и сел в такси, направляясь на Вердершермаркт.
Оказавшись один в кабинете, он сделал два дела.
Позвонил в штаб-квартиру «Люфтганзы» и попросил знакомого начальника службы безопасности Фридмана, работавшего ранее следователем крипо, проверить, не было ли среди пассажиров какого-либо из рейсов Берлин – Цюрих в воскресенье или понедельник Мартина Лютера.
– Мартина Лютера, правильно? – Фридмана это явно позабавило. – Кого-нибудь еще, Марш? Императора Карла Великого? Господина фон Гете?
– Это важно.
– Уверен, что важно. Я-то знаю. – Фридман обещал немедленно узнать. – Слушай, когда тебе надоест мотаться за санитарными машинами, тебе всегда найдется здесь работа, только скажи.
– Спасибо. Возможно, воспользуюсь приглашением.
Положив трубку, Марш снял со шкафа засохший цветок. Вынул из горшка истлевшие корни, положил на дно медный ключик, вернул на место цветок и поставил горшок снова на шкаф.
Через пять минут позвонил Фридман.
Анфилада помещений, примыкающих к кабинету Артура Небе, размещалась на четвертом этаже – кремового цвета ковры и стены, скрытые светильники и мягкая мебель черной кожи. На стенах эстампы с изображениями скульптурных работ Торака. Могучие фигуры с гигантскими торсами катят огромные валуны вверх по крутым склонам – это в ознаменование строительства автобанов. Валькирии сражаются с дьяволами, воплощающими тройное зло – невежество, большевизм и славянство. Размеры скульптур Торака были предметом передаваемых шепотом анекдотов. «Сегодня герр профессор не принимает – работает в левом ухе коня».
Адъютант Небе, гладко выбритый выпускник Гейдельберга и Оксфорда Отто Бек, поднял глаза на входящего в приемную Марша.
– Мне нужно поговорить с оберстгруппенфюрером, – сказал Марш.
– Он никого не принимает.
– Меня примет.
– Нет, не примет.
Марш, опершись кулаками о стол, наклонился к лицу Бека:
– Спросите.
Он услышал, как позади него секретарь Небе шепнула:
– Вызвать охрану?
– Минутку, Ингрид. – Среди выпускников школы СС в Оксфорде считалось шиком щеголять английским хладнокровием. Бек щелчком смахнул с рукава мундира невидимую пылинку. – И как о вас доложить?
– Марш.
– А-а, знаменитый Марш. – Бек поднял трубку телефона. – Герр оберстгруппенфюрер, на встрече с вами настаивает штурмбаннфюрер Марш. – Он взглянул на следователя и кивнул. – Очень хорошо.
Бек нажал спрятанную под крышкой стола кнопку, открывающую электронные замки.
– Пять минут, Марш. У него разговор с рейхсфюрером.
В кабинет вела массивная дубовая дверь. Закрытые жалюзи почти не пропускали дневного света. Небе, согнувшись над столом в желтом круге, отбрасываемом настольной лампой, разглядывал в лупу машинописный текст. Направил на посетителя один огромный расплывшийся рыбий глаз.
– Что мы имеем?.. – Он положил лупу на стол. – Штурмбаннфюрер Марш? Полагаю, с пустыми руками?
– К сожалению.
Небе кивнул.
– Дежурные сообщают, что полицейские участки по всему рейху забиты дряхлыми нищими, потерявшими документы престарелыми пьяницами, всяким старьем… Глобусу хватит чем заняться до самого Рождества. – Он откинулся в кресле. – Насколько я знаю Лютера, он слишком хитер, чтобы показываться на людях. Он будет выжидать несколько дней. Только на это вам и остается надеяться.
– Позвольте обратиться с просьбой.
– Давайте.
– Я хочу съездить за границу.
Оберстгруппенфюрер расхохотался, хлопая ладонями по столу.
– Ваше личное дело, Марш, довольно содержательно, но в нем нигде не упоминается о вашем чувстве юмора. Превосходно! Кто знает, может быть, вы ещё поживете. Какой-нибудь комендант концлагеря сделает вас своим любимчиком.
– Мне нужно в Швейцарию.
– Разумеется. Изумительные пейзажи.
– Мне звонили из «Люфтганзы». Лютер в воскресенье днем летал в Цюрих и вернулся в Берлин последним рейсом в понедельник. Думаю, у него есть доступ к номерному банковскому вкладу.
Хозяин кабинета перестал хохотать и лишь время от времени посмеивался.
– Где доказательства?
Марш положил на стол конверт.
– Прошлой ночью я изъял его из квартиры Штукарта.
Небе открыл конверт и стал через лупу разглядывать письмо. Поднял глаза.
– А ключ к нему не полагается?
Марш молча разглядывал висевшие над головой шефа крипо картины. «Возвращающиеся с поля крестьянские девушки» Шмутцлера и «Фюрер на трибуне» Падуа – ужасная банальная мазня.
– А-а, понимаю. – Небе снова откинулся, постукивая лупой по щеке. – Если не разрешу ехать, не получу ключ. Правда, я мог бы передать вас в гестапо, и тамошние специалисты убедили бы вас отдать его – возможно, довольно быстро. Но тогда о содержимом ящика узнают Глобус с Гейдрихом, а не я.
Он помолчал. Потом с трудом поднялся с кресла и заковылял к окну. Немного раздвинув жалюзи, выглянул наружу. Марш видел, как он медленно водил взглядом по сторонам.
Наконец оберстгруппенфюрер промолвил:
– Соблазнительное предложение. Но почему у меня перед глазами видение, будто я машу вам белым платком с площадки для провожающих в аэропорту имени Германа Геринга и вы никогда уже не вернетесь?
– Полагаю, излишне давать вам слово.
– Такой намек для нас оскорбителен.
Небе вернулся к столу и ещё раз перечитал письма. Нажал кнопку на столе:
– Бека.
Появился адъютант.
