Предыдущая ночь стала осуществлением всех его мечтаний, но утро пошло не совсем так, как он рассчитывал.
Так-то.
Оглядываясь назад, Коннор осознал, что не проявил достаточно такта и обаяния. Но, Боже, эта женщина умела надавить.
Как он получил свой шрам? Как стал из нищего, насильно завербованного матроса судовладельцем? Почему женился на ней? Почему не сделал ее просто своей любовницей? Вопросы, вопросы... а то, как она настаивала на ответах... все это совершенно выбивало его из колеи.
Аделаида хотела, чтобы он поделился с ней своей жизнью.
К несчастью для них обоих, делать это он не умел. Коннор давно решил не раздумывать о своих недостатках, однако хорошо представлял себе все грани и оттенки своего эгоизма. Он был щедр на деньги и вещи, поскольку мог позволить себе отдавать их, не рискуя и не доставляя этим себе неудобств.
Но, как он подозревал, Аделаида хотела, чтобы он поделился собой. А этого ее ожидания он не мог ни удовлетворить, ни притвориться, что выполняет.
Он не знал, как быть щедрым душевно. Он не рос с братьями и сестрами. Его родители — хотя он знал, что они его любят, — были весьма сдержанны в проявлении чувств. Любовницы, которых он заводил в прошлые годы, удовлетворялись тем временем, что он им уделял, и дорогими побрякушками. А его люди... Что ж, они просто были его людьми. Большей частью они говорили про женщин, выпивку и про желание увидеть голову сэра Роберта на острие пики.
Пока Аделаида удовлетворилась подарком садика. Возможно, это станет ключом к их счастливому совместному проживанию: подкуп, отвлечение и тщательное сохранение дистанции.
Коннор надеялся, что этого будет достаточно. Надеялся, что она больше не станет задавать вопросов.
Потому что, по правде говоря, сомневался, что ей понравятся ответы.
Глава 22
Через день после приезда Уордов Коннор повез всех, кроме Вольфганга, который предпочел остаться в своих комнатах, в город, дабы Аделаида могла исполнить свое заветное желание побаловать племянника и сестру лакомствами и рисовальными принадлежностями.
Как и предсказывала Аделаида, Джордж заснул прежде, чем смог переесть сластей. Изабелла, забрав мольберт и краски, уселась на воздухе и следующие шесть дней проводила каждый час солнечного времени в саду, выискивая самые красивые цветы для запечатления их на холсте.
Аделаида наслаждалась собственными занятиями. Она начала увлекательную работу по планированию сада и под влиянием порыва попросила старшего конюха поучить ее верховой езде. В итоге у нее оказалось столько дел, требовавших ее внимания, что ей едва удавалось выкроить какое-то время для себя.
Основные работы по ремонту дома завершились, но многое еще приходилось доделывать, а декоратор искал ее одобрения для каждой драпировки и куска обоев, которые намеревался заказать. Слугам требовались более обыденные, но не менее важные указания, всегда необходимые для ведения хозяйства большого дома. Кроме того, следовало заказать новую одежду для всей семьи, написать письма Лилли и Уиннифред, нанять няньку для Джорджа. Аделаиде хотелось привлечь к этому Вольфганга, чтобы развеять его дурное настроение, но тот категорически не желал проявлять к этому интерес.
— Что, черт побери, я знаю о няньках? — был его ответ.
Это были единственные слова, обращенные к Аделаиде, за всю неделю. Днем он пребывал в своей комнате, а вечером отправлялся в городскую таверну.
По настоянию Коннора она без споров предоставила событиям идти своим чередом. Если Вольфгангу хотелось растравлять желчью раны собственной гордости, он мог предаваться этому занятию в одиночестве.
По правде говоря, Джорджу сию минуту не требовалась никакая нянька. Он процветал в новом доме, и здесь имелось множество людей, радующихся возможности за ним присмотреть.
Слуги и остальные обитатели Эшбери-Холла были очарованы ребенком, а больше всех Майкл, Грегори и Грэм. Они затопили малыша любовью и вниманием и, казалось, больше всего обожали подхватить его на руки и подбросить в воздух... как мешок с мукой. Аделаида чуть не упала в обморок, когда Грегори проделал это в первый раз, но старик поймал его, даже не охнув, доказав, что он ловчее и сильнее, чем кажется.
Было странным делить дом со взрослыми мужчинами, не приходившимися ей родственниками, слугами или гостями, но Коннор обращался с Майклом и Грегори, как с членами своей семьи. Так что Аделаида вскоре приучилась радоваться их улыбкам и деликатному подшучиванию... правда, все еще не слишком им доверяла.
Атмосфера тайны окружала их... И Коннора... И добрую часть всего того, что они делали.
Каждый день Коннор проводил по несколько часов за закрытыми дверьми своего кабинета. Иногда он предпочитал находиться там в одиночестве, но чаще встречался там со своими людьми, и приглушенный рокот мужских голосов доносился в коридор и гостиную. По непонятным причинам Аделаиде нравились эти звуки, и она находила кучу поводов, чтобы сидеть в гостиной, когда мужчины закрывались в кабинете. Слова казались неразличимыми, но было легко разобрать, кто говорит и когда. Особенно наслаждалась она знакомыми переливами низкого голоса Коннора.
Она размышляла о том, так же нравились бы ей звуки его голоса, если бы он чаще бывал в ее обществе. Она имела в виду не жажду обладания его телом. В этом смысле Коннор был ей доступен всегда. Каждую ночь, если быть точной... И каждое утро. Она не сомневалась, что при малейшем поощрении с ее стороны он был бы доступен и днем. В этом отношении он — к ее огромному удовольствию — был невероятно внимателен.
По правде говоря, он был внимателен во всех отношениях... когда находился поблизости. Он редко пропускал завтрак или обед, но часто ленч или пятичасовой чай. Если она останавливала его в холле, чтобы задать вопрос или перед сном поделиться какой-то тревогой, он внимательно ее выслушивал и давал продуманные ответы и здравые советы. Однако если ей нужно было задать ему вопрос, когда он был со своими людьми, ей приходилось ждать.
Она затруднилась бы ответить, как относится к такому устройству жизни. Никаких оснований для жалоб у нее не было. Коннор не пренебрегал супружескими обязанностями, но Аделаида чувствовала какое-то легкое недовольство... неловкость, когда он исчезал в кабинете со своими собеседниками. А мрачная улыбка удовлетворения, игравшая на его губах после этих встреч, лишь усиливала ее тревогу. Потому что слово «мрачный» не должно было бы применяться ни к одному аспекту жизни в первые же недели после свадьбы.
А больше всего она боялась за него — из-за тех рисков, на которые он мог пойти. Как далеко мог он зайти в своем стремлении к мести... А если, не дай Бог, это вернет его в тюрьму... или, того хуже, на виселицу?.. А если вообще ни к чему не приведет? Как долго будет он посвящать свою жизнь мщению, исключая из нее почти все остальное... ее в том числе?
Аделаида пыталась напомнить себе, что знала с самого начала, какое дело Коннор считает первоочередным. Она пошла на этот брак, прекрасно понимая, чего ей ждать. Но ни одно из этих размышлений ее не успокаивало... не смягчало тревожной правды.
