— А разве леди желает, чтоб ее дверь отперли?
Трактирщик потоптался на месте, поскреб плешь, словно пытаясь выцарапать из нее ответ, и, наконец, пожал плечами.
У Гидеона зачесались руки ради безопасности других постоялиц выхватить у него кольцо с ключами. Он указал тростью в коридор.
— Уходите.
Трактирщик зашаркал прочь, оставив Гидеона наедине со своими мыслями. С минуту он просто стоял перед комнатой Уиннифред, пытаясь обрести почву под ногами и найти правильные слова. Наконец он поднял руку и тихо постучал в дверь.
— Уиннифред?
— Уходи.
О да, она в ярости.
— Ты здорова? — Ему надо знать наверняка. — С тобой все в…
— Никогда не было лучше.
Он дал еще одной волне облегчения омыть себя, прежде чем заговорил снова:
— Открой, пожалуйста, дверь.
— Ни за что.
— Я приехал извиниться.
— Как благородно с твоей стороны.
— Тебе не обязательно впускать меня. Просто… чуть приоткрой…
— Нет.
— Тогда слушай. Просто слушай. — Он положил ладонь на дверь и заговорил сквозь дерево: — Я хочу нести ответственность за тебя.
— О, поди к дьяволу…
— Постой. Дай мне закончить, пожалуйста. — Не услышав возражений, он прикрыл глаза и заговорил от сердца: — Я хочу заботиться о тебе. Всегда буду этого хотеть. Ты можешь сейчас прогнать меня. Можешь не пускать меня на порог. Можешь выйти за другого и навсегда вычеркнуть меня из своей жизни. Но я всегда буду хотеть заботиться о тебе, Я хочу видеть тебя счастливой… потому что всегда буду любить тебя.
Его признание было встречено молчанием. Из-за двери не доносилось ни единого звука. Он открыл глаза и уронил руку. Неужели она больше не слушает? Неужели решила не верить ничему, что он говорит? Неужели выскользнула через окно?
— Уиннифред, где ты?
Ответ пришел в форме тихого щелчка отпираемого замка и скрипа петель, когда Уиннифред приоткрыла дверь. Она стояла прямо за дверью, дошло до него, и он сделал маленький шажок назад, чтобы дать ей немного пространства. Она слушала и готова слушать дальше — оба знака очень хорошие.
Выражение ее лица, однако, было не таким ободряющим. В янтарных глазах плескался океан скептицизма, и то, как она стояла в дверях, готовая сорваться и убежать, поведало ему, что она далека от того, чтобы броситься в его объятия. Но она слушала и теперь открыла дверь. Этого оказалось достаточно, чтобы зажечь небольшой огонек надежды.
— Ты любишь меня? — проговорила она недоверчиво и настороженно.
— Да. — Ему пришлось стиснуть руку в кулак, чтобы не потянуться к ней. — Знаю, что дал тебе мало причин верить…
— Ты любишь меня? — настаивала она. — Ту женщину, которую встретил в Шотландии? Ту женщину, которая иногда носит брюки и время от времени…
— Я знаю, кто ты. Я знаю тебя лучше, чем свои пять пальцев. Знаю, что ты не умеешь танцевать. Знаю, что ты предпочитаешь кремовую начинку фруктовой. Знаю, что ты научилась ругаться, посещая тюрьму, и проиграла шестипенсовик мальчишке, чтобы научить его читать. Я знаю, что обидел тебя, говоря об ответственности и долге. — Он наклонил голову в попытке поймать ее взгляд. Было жизненно необходимо, чтобы она поняла и поверила в то, что он скажет дальше: — Ты не обуза, Уиннифред. И никогда не будешь обузой. Мне нет оправдания за то, что я так пренебрег твоими чувствами, произнося эти бессердечные слова… разве только… разве только то, что я очень сильно люблю тебя, и это…
— Но хочешь ли ты?
— Любить тебя? — Он выпрямился, рискнул и потянулся к ее руке. Огонек разгорелся чуть ярче, когда она не убрала руку. — Да, это ужасно пугает меня. Мысль о детях меня ужасает. Мысль о том, что что-то может случиться с тобой, что я могу позволить чему-то случиться с тобой, пугает меня до чертиков и всегда будет пугать. — Он легонько сжал ее ладонь. — Но я не избавлюсь от этого страха ни за какие коврижки. Потому что лишиться его — значит потерять тебя и наших будущих детей. Я… я хочу этого — тебя, и детей, и каждое мгновение страха и счастья, которые приходят с любовью. Я хочу этого. Всего этого.
Скептицизм постепенно исчезал. Гидеон видел, как боль и настороженность покидают ее черты.
— Ты любишь меня, — повторила она, но теперь сказала это с убежденностью и первым намеком на улыбку.
— Да, — Он медленно привлек ее ближе, пока платье не коснулось его. — Да. Всем сердцем и душой. Если ты не веришь ничему, что я сказал…
— Я верю тебе.
— Правда? — Надежда больше не была маленьким огоньком, теперь это был ослепительный свет, который рассеял остатки страха и сомнений. — И в то, что ты никогда не можешь быть бременем? И что я сожалею? Я так сожалею, Уиннифред! Ты была такой храброй, а я таким слепым и эгоистичным.
— Я определенно верю этому. Всему этому.
Всему. И хорошему, и плохому. Он не мог постичь величину своего везения, как и не мог не просить о большем.
— Я знаю, что мало сделал, чтоб заслужить это, но я надеялся… я очень надеялся, что, несмотря на мои ошибки и недостатки, ты, возможно, согласишься подумать над тем, чтобы… нести такую же ответственность.
— Это нелепейший способ спросить, люблю ли я тебя.
— Знаю.
— Но он тебе подходит. — Она протянула руку и обхватила ладонью его лицо. — Да. Я люблю тебя.
Все кусочки снова встали на место. Он сделал глубокий вдох и набрался смелости.
— Ты выйдешь за меня?
Она тоже глубоко вздохнула и сказала:
— Да.
Он издал радостный вопль, бросил трость, схватил ее за талию и оторвал от пола, намереваясь целовать до тех пор, пока они оба не задохнутся.
— Погоди.
Она, смеясь, отвернула голову в тщетной попытке увернуться от губ. Он поцеловал ее в щеку. Потом в лоб, нос, волосы — всюду, куда смог дотянуться.
Она игриво хлопнула его по плечу.
— Погоди. Есть еще кое-что.
Моментально посерьезнев, он поставил ее на ноги, но рук не разжал.
— О чем ты?
Что бы это ни было, он выяснит, он исправит, или что там еще надо сделать. В эту минуту он поклялся, что достанет ей звезду с неба, если она попросит.
— Я о Лондоне, — объяснила она смеясь. — Я знаю, здесь твой дом, и это красивый город, но…
— Это красивый город, — согласился он. Убрал ее волосы с лица и быстрым поцелуем прижался к губам. — Полагаю, мы захотим наезжать сюда время от времени. Особенно когда здесь будут Лилли и Люсьен.
— Наезжать, — отозвалась она, и ее улыбка стала еще ярче. — Да, я бы хотела наезжать из Мердок-Хауса.
