Еще прошлой ночью Мак-Алистер обратил внимание, что во сне она любит прятать руки под голову, правда, роль подушки исполнил его сюртук. Когда она заснула, он снял его с себя и подложил ей под голову. Ему даже пришлось осторожно освобождать локон ее каштановых волос, который запутался вокруг пуговицы. Но Эви так и не проснулась, а утром ничего ему не сказала по этому поводу.
Скорее всего, она просто ничего не заметила, подумал он, улыбнувшись про себя. До обеда требовать от нее чего-либо разумного было решительно бесполезно.
Этого он не ожидал. Мак-Алистер почему-то был уверен, что утро — ее любимое время дня. Утро шло ей. Оно было мягким, ласковым и нежным, совсем как она. Утро всегда напоминало ему об Эви.
В мире не существовало ничего более чистого и невинного, ничего более многообещающего, чем первый луч рассвета.
Вряд ли она поймет и оценит это сравнение. Интересно, а вообще кто-нибудь способен на это, кроме него самого? Быть может, ее друзья? Члены семьи?
Ее будущий супруг?
Он нахмурился, глядя перед собой в темноту. А что, если Эви права, утверждая, что они стали пешками в чужой хитроумной игре? Правда, Мак-Алистеру с трудом верилось в такое, в ее теории было слишком много прорех и неувязок. Ну а все-таки? Что, если события двух последних дней были не чем иным, как безумно идиотским способом заставить ее выбрать себе спутника жизни? В его животе вдруг возникло тягостная сосущая боль — яростная реакция на мысль о том, что Эви достанется другому мужчине. Но он постарался отогнать ее от себя.
Если Уильям и все остальные действительно задумали эту интригу и если, несмотря на всю нелепость происходящего, Эви обретет любовь, которая сделает ее счастливой, значит, так тому и быть.
Он первым поздравит ее. Но сначала выпустит кишки Уильяму, воспользовавшись для этой цели самым тупым ножом. И не имеет значения, что тупого ножа у него нет — для такого случая можно и специально купить что-нибудь подходящее. Желательно, с налетом ржавчины.
Он смотрел, как она сладко спит, сознавая, что, как только они доберутся до коттеджа, такой возможности у него больше не будет.
Потому что она предназначена другому.
Мак-Алистер ласково провел указательным пальцем по ее щеке, в нескольких миллиметрах над ней, не касаясь ее. Он знал, что ее кожа цвета слоновой кости бархатистая и нежная на ощупь — и грубые руки оставят на ней синяки, а грязные — запачкают ее.
Он поспешно отдернул руку.
Нет, она предназначена не ему. И даже если бы это было не так, он все равно не взял бы ее.
Мужчина не может уничтожить то, что любит.
Повернувшись на спину, он стал рассматривать трещины на потолке. Мужчина, однако, может купить ржавый нож и вспороть брюхо тому, кто отдал ее любимую другому. Тому, кто сделал из него дурака, выставив на посмешище.
Пусть даже только мысленно.
Приняв решение и успокоившись на этот счет, он закрыл глаза, позволил себе расслабиться и стал ждать очередного скрипа половиц в коридоре.
12
Эви снился очаровательный и невероятный сон.
Она находилась в самом сердце лесной чащи Халдона, сидя на мягком ковре опавшей хвои, и целовалась с Мак-Алистером. Целовалась столь самозабвенно, что у нее кружилась голова. Это была жаркая встреча припухших губ и бешено бьющихся сердец. Кровь шумела у нее в ушах, а руки и ноги отяжелели, напрочь отказываясь повиноваться. Она не могла пошевелить ими, не могла даже поднять руку, чтобы коснуться ею щеки Мак-Алистера. Она пыталась изо всех сил, но…
— Эви.
Мак-Алистер держал ее за плечи и легонько тряс. «Разве можно так целовать любимую женщину?» — подумала она.
— Оставьте меня в покое.
— Эви, просыпайтесь.
— Оставьте меня…
Осторожно приоткрыв глаза, она обнаружила, что над нею склонился Мак-Алистер. Они были в гостинице, вспомнила девушка, а не в лесу. Он сидел на краю постели, а не рядом с ней на земле. И он не пытался обнять ее, напротив, он старался разбудить ее.
Негромко застонав от разочарования, Эви крепко зажмурилась.
— Нет, просыпайтесь, Эви.
— Не могу.
Ах, как славно было бы сейчас зарыться лицом в подушку и снова заснуть! С тяжелой головой, так и не проснувшись до конца, она провела руками по лицу и решила, что выглядит, должно быть, сущим пугалом.
Она почувствовала, что Мак-Алистер встал с постели.
— Вы будете завтракать?
— Шоколад. Горячий, — взмолилась она, не открывая глаз. — Пожалуйста.
— Сейчас узнаю, можно ли его найти в этом городке.
С трудом приоткрыв глаза, Эви бросила осторожный взгляд на окно. В щель между занавесками не просачивалось ни единого лучика света. Комнату освещали лишь тлеющие угли в очаге.
— В городке?
— Нам нужны съестные припасы. Но долго я не задержусь.
Он надел сюртук еще до того, как она села на кровати, и выскользнул за дверь, пока Эви раздумывала, достанет ли у нее сил опустить ноги на пол.
Который, как ей показалось, отстоял от нее на огромном расстоянии.
Она потянулась, пошевелила пальцами ног и зевнула во весь рот, надеясь хотя бы таким образом прогнать остатки сна. Пересиливая себя, она слезла с кровати и доковыляла до стула… на который и опустилась, невидящим взором глядя на огонь.
Она все еще смотрела на него, пребывая в том неустойчивом состоянии между сном и бодрствованием, когда скрипнула входная дверь, возвещая о приходе Мак-Алистера.
Он в два шага пересек комнату и протянул ей дымящуюся кружку.
— Боюсь, шоколада нет. Только чай.
— Что вы сказали? — Эви непонимающе уставилась на кружку. — Ах, да. Большое спасибо.
— Еще не проснулись?
Она отрицательно покачала головой, вдохнула аромат чая и отпила крохотный глоточек. Он оказался сладким и крепким, и ему удалось совершить невозможное, разогнав туман, застилавший ей глаза.
— На улице все еще темно, — сообщил ей Мак-Алистер.
Эви сделала еще глоток и почувствовала, что понемногу начинает приходить в себя.
— Я заметила. Как вам удалось добыть чай и припасы? — Она подняла на него глаза. — Кстати, вам удалось раздобыть для нас съестные припасы?
— Да, немного. Они уже уложены в седельные сумки. Мне пришлось барабанить в дверь, — пояснил он и улыбнулся, видя, что она сочувственно скривилась. — Хватило двух ударов, и я щедро заплатил за беспокойство.
— А чай?
— Кухарка уже встала.
— Да? — Он уже сходил за покупками, принес ей чаю и уложил припасы, а она все это время просидела на стуле. — Вы долго отсутствовали?
