– Вы не знаете? Вы занимаетесь одной из жертв этого
происшествия. Косвенной жертвой, так мы это называем. Эльж-бета Грубер, девяти
лет. Эта девочка, которая видела весь ход происшествия, весь процесс
преступления. Она лежит в этой больнице. Я слышал, что вы ею занимаетесь.
– А, та девочка в коме… Нет, панове, это не моя пациентка.
Доктор Абрамик…
– Доктор Абрамик, с которым я уже беседовал, утверждает, что
вы очень интересуетесь этим случаем. Эта Грубер – она ваша родственница?
– Еще раз повторяю… Никакая она мне не родственница, я не
знаю ее. Не знала даже ее фамилии…
– Пани Иза. Хватит. Толек, позволь. Брюнетик потянулся к
дипломату и вытащил маленький
плоский магнитофон «Нэшнл панасоник».
– У нас, – сказал Нейман, – записываются
разговоры. Ваш разговор со мной оказался записан. К сожалению, не с начала…
Против воли комиссар покраснел. Начало разговора не
записалось по самым прозаическим причинам – в магнитофоне в тот момент стояла кассета
с «But Seriously» Фила Колин-за, переписанная с компакт-диска. Брюнетик нажал
на клавишу.
– …перебивай, Нейман, – проговорил голос Изы. –
Какое тебе дело до того, кто говорит? Важнее, что говорит. А говорит вот что:
нельзя тебе делать то, что задумал. Понимаешь? Нельзя. Чего ты хочешь добиться?
Хочешь узнать, кто убил мальчишек на огородных участках? Могу тебе сказать,
если хочешь.
– Да, – сказал голос комиссара. – Хочу. Прошу вас
сказать мне, кто это сделал.
– Это сделал тот, кто прошел сквозь Завесу. Когда пронесся
Вееал, Завеса лопнула, и он прошел. Когда Завеса лопается, те, что находятся
поблизости, гибнут.
– Не понимаю.
– И не должен, – резко сказал голос Изы. – Вовсе и
не должен понимать. Тебе следует просто принять к сведению, что я знаю, что ты
намерен учинить. И еще я знаю, что этого делать нельзя. И просто делюсь с тобой
этим знанием. Если ты меня не послушаешь, последствия будут ужасными.
– Минуточку, – отозвался голос Неймана. – Вы
собирались мне сказать, кто…
– Уже сказала, – перебил голос Изы.
– Повторите, пожалуйста.
– А зачем тебе это? Думаешь, ты можешь что-то сделать тому,
из-за Завесы? Глубоко заблуждаешься. Он вне твоей досягаемости. Но ты… Ты – в
его досягаемости. Берегись.
– Вы мне угрожаете. – Это было утверждение, не вопрос.
– Да, – сказал бесстрастный голос Изы. – Угрожаю.
Но это не я тебе угрожаю. Не я. Я не сумею объяснить тебе многих вещей, многих
фактов, не смогу найти правильные слова. Но одно я могу… могу тебя остеречь. Не
слишком ли много было уже жертв? Эти мальчишки, Эльжбета Грубер. Не делай того,
что планируешь, Нейман. Не делай.
– Послушайте, пожалуйста…
– Довольно. Запомни. Нельзя тебе. Хлопнула трубка.
– Вы мне, возможно, не поверите… – начала Иза.
– Разве мы уже не на ты? – перебил Нейман. – Жаль.
Это было мило и непосредственно. Чему не поверю? Что это были не вы?
Действительно, трудно было бы поверить. А теперь, пожалуйста, я слушаю. Что я
планирую? Почему мне нельзя это делать?
– Не знаю. Это не я… Это был не мой голос.
– Кем вам приходится маленькая Грубер?
– Не знаю… Никем… Я…
– Кто убил детишек на огородах? – Нейман говорил тихо,
не повышая голоса, но желваки на его скулах подергивались выразительно и
ритмично. – Кто это был? Почему он вне моей досягаемости? Потому что он
ненормальный, правда? Если я его схвачу, он отправится не в каталажку, а в
больницу, такую, как эта? А может, как раз в эту? А может, он уже тут был? Что?
Пани доктор?
– Не знаю! – Иза вскинула руки в невольном
жесте. – Не знаю, говорю вам! Это не я звонила! Не я!
Нейман и стажер Здыб молчали.
– Я знаю, о чем вы думаете, – спокойно сказала Иза.
– Сомневаюсь.
– Вы думаете… Что, как в том анекдоте… что мы тем отличаемся
от пациентов, что уходим на ночь домой…
– Браво, – сказал Нейман без улыбки. – А теперь я
слушаю.
– Я… ничего не знаю. Я не звонила…
– Пани доктор, – проговорил Нейман спокойно и ласково,
словно обращаясь к ребенку. – Я знаю, что магнитофонная запись – слабое
доказательство. Что вы можете все отрицать. Вы можете, как это сейчас принято,
обвинить нас даже в манипуляции и фабрикации доказательств, в чем вам угодно.
Но если вы и правда уходите на ночь домой заслуженно, а не только благодаря
чьей-то ошибке в диагнозе, то вы представляете, какие будут последствия, когда
дело раскроется. А дело раскроется прекрасно. Должно раскрыться, потому что так
сложилось, что у убитых мальчишек высокопоставленные родители, и никакая сила
не остановит следствие, только наоборот. Вы знаете, что тогда случится.
– Не понимаю, о чем вы.
– Это я вам расскажу. Вы думаете, что если маньяк с огородов
приходится вам родственником или кем-то близким, то вы не будете нести
уголовную ответственность за его сокрытие. Возможно. Но, кроме уголовной
ответственности, есть еще другая ответственность. Если окажется, что вы
прикрывали маньяка-убийцу, то ни в этой больнице, ни в какой другой больнице
этого направления во всем мире вам уже не работать. Спасти вас может только
здравый смысл. Жду, когда пани его проявит.
– Пан… Повторяю, что я не знаю, в чем тут дело, –
опустила голову Иза. – Это был не мой голос, слышите? Похожий, но не мой.
Это был не мой стиль речи. Я так не говорю. Можете спросить, кого вам угодно.
– Спрашивал, – сказал Нейман. – Множество людей
вас узнали. Кроме того, я знаю, с какого аппарата звонили. Подумайте серьезно,
пани Иза. Пожалуйста, перестаньте руководствоваться эмоциями. Мы имеем дело с
убийством, со зверским убийством, убийством людей. Людей, понимаете? Вы
понимаете, что этого нельзя оправдать ничем, и уж, тем более заботой о благе
животных. Это преступление – типичное проявление реакции параноика, маньяка.
Отомстил за кота, убил детишек, которые его мучили. А завтра он прикончит
кого-нибудь, кто бьет собаку. Послезавтра порешит вас, когда вы раздавите
жужелицу на тротуаре.
– О чем вы говорите?
– Я утверждаю, что вы прекрасно знаете, о чем я говорю.
Потому что вам известно, кто это сделал и почему он это сделал. Потому что вы
его лечили или же будете лечить и знаете, в чем состоит, я извиняюсь, задвиг
вашего пациента. Это кто-то, прошу прощения, задвинутый на пункте хорошего
отношения к животным.
