– Пан Нейман, – сказала Иза, ее трясло, она уже не
могла справиться с дрожью в руках и тяжестью в груди. – Сами вы
задвинутый. Прошу прощения. Арестуйте меня. Или оставьте меня в покое.
Нейман встал. Стажер Здыб встал тоже.
– Жаль, – сказал комиссар. – Жаль, пани Иза. Если
вы все же решитесь, прошу мне позвонить.
– Не на что мне решаться, – сказала Иза. – И я не
знаю вашего номера.
– Ах так. – Нейман покачал головой, глядя ей в
глаза. – Понял. Жаль. До свидания, пани Иза.
ХЕНЦЛЕВСКИИ
– Пан Хенцлевский, – сказал комиссар полиции
Нейман. – Мне казалось, что я имею дело с серьезным человеком…
– Эй! – Адвокат предупреждающе вскинул руки. – Не
забывайтесь. Мы не в комиссариате. Что вы имеете в виду, чума вас забери?
– Видите ли, – сказал стажер Здыб, не скрывая
злости. – Столько было анекдотов о милиционерах и так мало об адвокатах. А
выходит, что зря.
– Еще слово, и я выставлю вас обоих за дверь, –
спокойно сказал Хенцлевский. – Это что за разговорчики? Что вы себе
позволяете, господа милицейские?
– Полицейские, будьте добры.
– Горе-полицейские. Убийца моего сына ходит себе на свободе,
а вы тут приходите молоть всякий вздор. Ну, короче, ближе к телу. Мое время –
деньги, господа.
– Слишком много вы говорите, – сказал Нейман. –
Как заведетесь, так остановиться не можете. С нами говорите, а что еще
печальнее – и с другими. И из-за этого рыпнулось все дело, господин адвокат.
– Что рыпнулось? Яснее, пожалуйста.
– Фамилия Пшеменцка вам что-нибудь говорит? Доктор Пшеменцка,
из психушки.
– Нет у меня знакомых психов. Это кто такая?
– А та самая, кто знает обо всем, что мы запланировали. Не
от нас. Выходит, что знает она об этом от вас. А если это так, значит, не она
одна.
– Вздор, bullshit, – выпрямился Хенцлевский. – О
плане знаю только я и вы двое. Я не говорил об этом никому. Это вы все ныли и
охали, что не можете ничего сделать без ведома начальства. И, стало быть, вы
поставили в известность начальство, а начальство скорее всего поставило в
известность полгорода, в том числе и доктора Пшесменцку, или как ее там. Quod
erat demonstrandum, или что и требовалось доказать. Увы, господа. И вы
ошиблись, пан Здыб. В анекдотах о милиции – довольно много правды.
– Не говорили мы никому ни о чем, – покраснел
стажер. – Никому, слышите? Ни жене, ни начальству. Никому.
– Ладно, ладно. Чудес не бывает. Разве что… Эта врачиха из
психушки, как вы говорите, могла вас просто подловить. Блефовать. Что она вам
говорила? Когда? При каких обстоятельствах?
– Послушайте сами. Дай магнитофон, Анджей. Они сидели, куря
сигарету за сигаретой. Нейман наблюдал,
как в доме напротив лысый тип с помощью нескольких дружков
устанавливает на балконе огромную тарелку, с виду – вылитая спутниковая
антенна. С соседнего балкона, на котором стояла ярко раскрашенная лошадка на
полозьях, переползла к сборщикам пестрая морская свинка. Лысый, не выпуская
тарелки, пнул ее ногой. Свинка свалилась с балкона. Нейман не встал посмотреть,
что с ней сталось. Это был восьмой этаж.
– Та-ак, – сказал адвокат, прослушав запись до
конца. – У нее что, не все дома, у этой врачихи? Знаете этот анекдот…
– Знаем, – сказал стажер Здыб.
– Завеса. Какая завеса? И этот… веал, или как его там…
Невнятица какая-то. Эта докторша… Пшесмыцка?
– Пшесменцка.
– Вы ее знаете? Проверяли?
– Проверяли. Молодая, без большой клинической практики, мало
контактов с пациентами. Занимается какими-то исследованиями. Чем-то очень
сложным, холера, это связано с волнами мозга, нейронами, не помню.
– Безумная пани доктор Франкенштейн, – скривился
адвокат. – Знаете что? Я бы все это не брал в голову.
– А я наоборот, – сказал Нейман. – Скажу больше,
уже взял. Пан Хенцлевский, у нас еще не все закончилось, чистка продолжается.
Кто-то, может, холерно заинтересован меня подсидеть. Слегка подперченная
врачиха – такое же орудие провокации, как любое другое, не хуже, не лучше. Я
должен это проработать.
– Вы эгоцентрик, пан Анджей, – заметил
Хенцлевс-кий. – Ваша персона в этом деле, извините, имеет мало значения.
– Будь оно так, – усмехнулся комиссар, – я бы
нисколько не убивался. Но и вы, дорогой пан Хенцлевский, пожалуй,
заблуждаетесь. После звонка пани доктора голову даю на отсечение, что вашего
сына убил буйнопомешанный. Никакая это была не месть. Не важно, кого и для чего
вы защищали во время военного положения и скольким секретарям вставили перо в
зад. Вы не Пясецкий. Извините.
– Вывод? – Адвокат слегка покраснел.
– Просто как пареный веник. Если это сумасшедший, то с точки
зрения закона он человек больной. Больной, понимаете, пан адвокат?
– Когда я слышу такие вещи, – вспылил
Хенцлевс-кий, – то у меня зубы скрежещут! Больной, сукин сын! Он моего
Мачека… Больной!
– Я-то вас понимаю. У меня тоже скрежещут. Но нам ничего не
удастся сделать, и это однозначно сказала та врачиха. Предположим, что она
блефовала, что ничего не знает о нашем плане. Но она могла догадываться, когда
меня предостерегала. Она однозначно меня предостерегала.
– Вы отыскали в ее невнятице предостережение? И какое?
– Не притворяйтесь. Она меня предостерегала, чтобы я не
пробовал взять этого психа как мороженое мясо. Я могу его арестовать,
воспользовавшись нежными уговорами, надеть на него смирительную рубаху и
передать специалистам. На лечение.
– Вы перепуганы, пан Анджей, и поэтому все неправильно
понимаете. – Адвокат переплел пальцы. – Я тоже слушал эту запись. И в
ней имеет кардинальное значение нечто совсем другое. Послушайте меня. Давайте
поиграем. Я буду вами, а вы – вашим полковником или там инспектором полиции,
как это сейчас называется, если я не ошибаюсь. Докладываю, пан инспектор
полиции. Я проанализировал странный разговор с пани доктор Икс. Меня удивило,
что она многократно употребляла слова, из которых следовало, что подозреваемый
буйный помешанный очень опасен. Это настолько глубоко засело в моем
подсознании, что, когда дело дошло до встречи лицом к лицу, у меня нервы сдали.
Видя, что он на меня нападает с опасным орудием, я воспользовался служебным
оружием, не переходя границ самообороны. Как? Хорошо получилось, пан инспектор?
Хорошая интерпретация?
