Иза отвернулась. В окно, вместе с очередным отчаянным воем
сигнализации, ворвался собачий визг, нарастающий, прерывистый.
– Ноги бы такому пообрывал, – проворчал мужчина, глянув
в сторону окна. – Проблемы у него на работе или дома, а высаживается на
животном, быдло!
– Вееал разорвал Завесу, – спокойно проговорила Иза.
– Что?
– Вееал. Голос истязуемого зверя. Голос отчаяния,
безысходности, страха, боли, превосходящей все.
– Иза?
– Крик, который не есть крик. – Иза заговорила громче:
– Вееал. Вееал разорвал Завесу. Так сказала… Эля Грубер. Она это видела.
– Довольно… – простонал мужчина. – Иза! Она не могла…
Девочка без сознания! О чем ты говоришь?
– Она говорила со мной. Говорила и велела мне что-то делать.
– Иза, ты действительно должна взять отпуск. – Мужчина
посмотрел на нее, вздохнул. – Но прежде зайди ко мне, я тебя обследую. Это
все проклятый стресс, паршивая работа, все из-за нее. Нельзя так себя
выматывать, Иза.
– Хеню. – Иза села на постели. – Ты что, не
понимаешь, о чем я? Эля Грубер говорила со мной. Я ее слышала. Она видела…
– Знаю, что она видела. Это, по всей вероятности, и
послужило причиной шока и кровоизлияния. Она была свидетельницей убийства на
огородных участках.
– Нет.
– Как – нет?
– Убийство было позже. Убийства она уже не видела. Видела…
доску, что лежала на голове кота, закопанного по шею в землю. Ноги, топочущие
по той доске. Глаза… Два шарика…
– Господи Иисусе! Иза! Откуда ты это… От кого?
– Мне рас… сказали.
– Кто?
– Музы… канты.
– Кто?
Иза опустила голову на подтянутые к груди колени и
затряслась в плаче.
Мужчина молчал. Он думал о том, как беспомощны женщины, как
сильно управляют ими их бабские эмоции, мешая работать, мешая наслаждаться
жизнью. О том, какое огромное несчастье – эта феминизация целых предприятий, абсолютно
неподходящих для женщин. С Изой, думал он, и правда творится неладное. Он
беспокоился. С минуту. А через минуту верх взяло более важное беспокойство –
что сказать жене, когда он вернется от Изы домой. В этом месяце он израсходовал
уже все подходящие объяснения.
Подумал, что непременно должен обследовать Изу, снять
энцефалограмму, провести анализы. Он мог бы сделать это уже во вторник, но
обещал другу, что во вторник съездит к нему на участок, поможет травить кротов.
Вот черт, подумал он, забыл сегодня прихватить из больницы стрихнин.
– Возьми отпуск, Иза, – сказал он.
ГОЛУБАЯ КОМНАТА
– Марылька! – позвала Иза, глядя на пустой, покрытый
белой простыней и клеенкой стол, на разбросанные провода, иглы, детекторы,
кожаные ремни и прищепки.
– Марылька!
– Я здесь, пани доктор.
– Где моя кошка?
– Кошка? – удивилась лаборантка.
– Кошка, – повторила Иза. – Та полосатая. Та, с
которой я последнее время работала. Что с ней случилось?
– Как это? Ведь вы же сами…
– Что я?
– Вы мне велели ее принести… А, тут стоит клетка. Потом вы
велели мне принести молока. Я и принесла, вы эту кошку накормили…
– Я?
– Да, пани доктор, вы. А потом вы отворили окно. Не помните?
Кошка вскочила на подоконник. Я даже сказала тогда, что она у вас убежит. И
кошка убежала. А вы…
– Что я? – Иза слышала музыку. Она потерла ладонью
лицо.
– Вы засмеялись…
Я должна, подумала Иза, должна идти к Эле Грубер. Почему?
Зачем? Я должна идти к Эле Грубер. Почему?
Эля Грубер зовет меня.
ДЕББЕ
Деббе бежала, то быстро-быстро перебирая лапками, то
вытягиваясь в плавном прыжке. Она знала, куда бежать. Далекая музыка,
отдаленный зов тихой мелодии безошибочно указывали ей путь.
Она добежала до края кустов, за которыми поверхностью
отравленной реки блестел асфальт. По нему, грохоча и шипя как дракон, проехал,
трясясь, большой неповоротливый автобус.
Я должна с ней проститься, подумала Деббе. Пока не ушла, я
должна еще с ней проститься. И остеречь. Последний раз. Интересно, где может
быгть Бремен?
Она отскочила.
Приближающийся автомобиль ослепил ее фарами. На мгновение
она заметила красные толстые губы человека, прибавляющего газу и резко
выворачивающего руль. Автомобиль дернулся в ее сторону, она почувствовала, как
машину сотрясает бешенством, решимостью, жаждой убийства. Увернулась в
последнюю минуту, и ветер пригладил ей шерстку.
Она побежала вдоль живой изгороди, маленькая, полосатая
тень.
Locus terribilis
Кошки были повсюду вокруг – неподвижные, с поднятыми
головами, смотрели, прислушивались. Поворачивали головы за проходящей Деббе,
приветствовали ее мяуканьем, почтительным прищуром глаз. Ни одна не
шелохнулась, не подошла. Знак паука-преследователя на челе кошки пылал во мраке
ведьмовским светом.
Она чувствовала, что это место – странное, небезопасное. Улавливала
подушечками лап пульсацию земли, слышала нереальные шепчущие голоса. Минуту
спустя, за завесой сквозь задрожавшую мглу, увидела… огонь и кресты,
перевернутые, воткнутые…
Деббе замурлыкала в такт мелодии. Образы исчезли.
Вдалеке заметила что-то черное – остатки печки, врытой в
землю, словно обугленный остов танка на поле битвы. Около печки, темные на фоне
неба, три небольших силуэта. Подошла ближе.
Черный пес с кривой, согнутой лапой.
Серая крыса с длинной усатой мордочкой.
Маленький рыжеватый хомяк.
Музыканты.
Желтая комната
– …убежал разбойник, что было сил в ногах, – монотонно
читала бабушка, – и рассказал атаману. То, что мы жилище свое потеряли,
это еще не самое страшное, сказал. В доме сидит страшная ведьма, которая
набросилась на меня и расцарапала мне лицо когтями. За дверью затаился человек,
вооруженный ножом. Во дворе устроило себе логово черное чудище, оно меня
ударило палкой. А на кровле сидел судья и кричал: «Давайте его сюда, мерзавца!»
Мальчик засмеялся серебряным голоском. Венердина, лежавшая
на кровати, свернулась в клубок, дернула ухом.
– И что дальше? Читай, бабушка!