Глава 2
Они ехали вдвоем на коне Висенны по просеке, заросшей и
изрытой выбоинами и колдобинами. Девушка впереди, в седле, Корин, без седла,
сзади, обхватив ее за талию. Висенна уже давно привыкла не смущаясь принимать
выпадавшие ей время от времени мелкие радости, даримые судьбой, поэтому с
удовольствием упиралась спиной в грудь мужчины. Оба молчали.
– Висенна, – почти через час первым решился Корин.
– Слушаю.
– Ты не только целительница. Ты из Круга?
– Да.
– Судя по тому… представлению – магистр?
– Да.
Корин отпустил ее талию и ухватился за заднюю луку седла.
Висенна гневно прищурилась. Конечно, он этого видеть не мог.
– Висенна.
– Слушаю.
– Ты что-нибудь поняла из того, что она… оно… говорило?
– Немного.
Снова помолчали. Пестрокрылая птица, порхающая над ними в
кронах, громко застрекотала.
– Висенна?
– Корин, будь любезен…
– А?
– Перестань болтать. Мне надо подумать. Просека вела прямо
вниз, в долину, в русло неглубокого
ручья, лениво бегущего среди камней и черных стволов в
пронизывающем все запахе мяты и крапивы. Конь скользил по камням, покрытым
слоем ила и глины. Корин, чтобы не упасть, снова ухватился за талию Висенны,
отгоняя при этом назойливую мысль о том, что слишком уж долго он мотается в
одиночку по лесам и трактам.
Глава 3
Селение было типичной деревней об одной улице, тянувшейся по
склону горы вдоль тракта, – соломенной, деревянной и грязной, присевшей за
кривыми заборчиками. Когда они подъехали, собаки подняли лаеж. Конь Висенны
спокойно шел по середине улицы-дороги, не обращая внимания на выходивших из
себя дворняг, вытягивающих истекающие пеной морды к его ногам.
Сначала не было видно никого. Потом из-за заборов, с
тропинок, ведущих на гумна, появились обитатели – босые и угрюмые, вооруженные
вилами, жердями и цепами. Кто-то наклонился, поднял камень.
Висенна придержала коня. Подняла руку – Корин увидел
маленький золотой серповидный ножичек.
– Я – целительница, – проговорила девушка четко и
звучно, хоть совсем негромко.
Кметы опустили оружие, зашептались, переглянулись. Их
становилось все больше. Несколько ближайших стянули шапки.
– Как называется ваше село?
– Ключ, – долетело из толпы после минутной тишины.
– Кто над вами старший?
– Топин, милсдарыня. Вон та хата.
Прежде чем они двинулись, через строй кметов пробилась
женщина с грудничком на руке.
– Госпожа… – робко прошептала она, прикасаясь к ноге
Висенны. – Дочка… Вся прям-таки пылает…
Висенна соскочила с седла, коснулась головки ребенка,
прикрыла глаза.
– Завтра выздоровеет. Не укутывай так тепло.
– Благодарствую, милостивая государыня… Стократ…
Топин, солтыс, был уже на дворе и в этот момент размышлял,
что делать с вилами, которые держал наготове. Наконец сбросил ими со ступеней
куриный помет.
– Прощения просим, – сказал он, отставляя вилы к стене
хаты. – Госпожа и вы, уважаемый. Время такое неверное… Прошу входить.
Приглашаю перекусить.
Вошли.
Солтысиха, таская за собой двух вцепившихся в юбку белокурых
девчушек, подала яичницу, хлеб, простоквашу и скрылась в другой комнате.
Висенна в отличие от Корина ела мало, сидела задумчивая и тихая. Топин вращал
глазами, то и дело чесался и не переставая болтал:
– Время, грю, неверное. Неверное, грю. Беда нам, уважаемые.
Мы овцов на шерсть разводим, на продажу, стал-быть, шерсть-то, а ныне купцов
нету, приходится изводить стада, рунных овцов бьем, чтоб было чего в горшок
бросить. Ране-то купцы за ясписом да по камень зеленый ходили в Амелль за
перевал, тама, значит, копи лежат. Тама яспис-то добывали. А как шли купцы-то,
значить, и шерсть брали, платили, разно добро оставляли. Нету, грю, ноне
купцов. Да-жить соли нету, что приколем, в три дни съесть надыть, чтоб не
попортилося.
– Обходят вас караваны? Почему? – Висенна то и дело
задумчиво трогала перевязку на лбу.
– Ага, обходют, – буркнул Топин. – Закрыта дорога
на Амелль-то, на перевале уселся проклятущий костец, живой души не пропустит.
Ну, дык как же туды купцам-то идтить? На смерть?
Корин замер с ложкой в воздухе.
– Костец? Что за штука – костец?
– А я знаю? Говорят, костец, людоедец. На перевале, грю,
вроде бы сидит.
– И не пропускает караваны? Топин посмотрел на стены.
– Токмо некоторые. Говорят, своих. Своих, мол, пропущает.
Висенна наморщила лоб:
– То есть как – своих?
– Ну, своих, значить, – проворчал Топин и
побледнел. – Людишкам из Амелли ишшо хужее, чем нам. Нас –то хоша лес
малость кормит. А тамошние на голом камне сидят и токмо то и имеют, что им
костецы за яспис продают. По-разбойничьи за каждо добро платить велят, а чего
им, из Амелли-то, делать? Яспис жрать не станешь?
– Что за «костецы»? Люди?
– И люди, и враны, и еще ктой-то. Разбойники это, госпожа.
Они в Амелль возют то, что у нас забирают. По селам, бывалотко, грабили, девок
портили, а кто противится, убивали, разоряли людишек. Разбойники. Одно слово –
костецы.
– Сколько их? – спросил Корин.
– Кто считал, милсдарь? Села-то мы охраняем, кучкой
держимся. А толку? Ночью налетят, подожгут. Уж лучше дать, чего хочут. Потому
как говорят…
Топин побледнел еще больше, задрожал всем телом.
– Что говорят, Топин?
– Говорят, мол, костец, ежели его разозлить, слезет с
перевалу-то и пойдет на нас, в долины.
Висенна резко поднялась. Лицо у нее изменилось. Корина
проняла дрожь.
– Топин, – сказала чародейка. – Где тут ближайшая
кузница? Конь мой подкову на тракте потерял.
– Дале за селом, под лесом. Тамотка и кузня есть, и конюшня.
– Хорошо. А теперь иди поспрашивай, где кто больной или
раненый.
– Благодарности вам, добродейка, благодарности.
– Висенна, – проговорил Корин, как только за Топином
закрылась дверь. – У твоего коня все подковы в порядке.
Друидка повернулась, молча глянула на него.
