– Гляньте-ка, кто идет, – воскликнул он, а тембр его
голоса недвусмысленно указывал на то, что чай в этой компании пила только
Алиса. – Кто идет-то? Уж не обманывают ли меня мои глаза? Да ведь это, я
процитирую Книгу Притчей Соломоновых, благороднейшее из животных с движениями
изумительными и шагами благородными.
– Где-то тайно отворили седьмую печать, – подхватил
Болванщик, отхлебнув из фарфоровой чашечки что-то, что явно не было
чаем. – Вы только гляньте, вот кот бледный, и ад следует за ним.
– Истинно говорю вам, – заметил я без высокопарности,
подходя ближе, – вы прямо-таки кимвалы звенящие.
– Садись, Честер, – сказал Мартовский Заяц. – И
налей себе. Как видишь, у нас гость. Гость как раз забавляет нас повествованием
о приключениях, кои встретили его с момента прибытия в нашу Страну. Уверен, ты
тоже послушаешь охотно. Позволь тебя представить.
– Мы уже знакомы.
– Ну конечно, – сказала Алиса, радужно улыбаясь. –
Знакомы. Именно он указал мне дорогу к вашему прелестному домику. Это Чеширский
Кот.
– Что ты там наплел ребенку, Честер? – пошевелил усами
Арчи. – Снова похвалялся красноречием, дабы доказать свое превосходство
над другими существами? А, кот?
– У меня есть кошка, – ни к селу ни к городу сказала
Алиса. – Мою кошку зовут Дина.
– Ты уже говорила.
– А этот кот, – Алиса бестактно указала на меня
пальцем, – иногда исчезает, к тому же так, что остается только висящая в
воздухе улыбка. Бр-р-р, кошмар.
– Ну, не говорил я? – Арчи приподнял голову и поставил
торчком уши, украшенные приставшими к ним травинками и колосками
пшеницы. – Похвалялся! Как всегда!
– Не судите, – проговорил Пьер Дормаус совершенно
трезво, не отрывая головы от скатерти, – дабы судимы не были.
– Замолкни, мышь! – махнул лапой Мартовский
Заяц. – Спи и не встревай.
– А ты продолжай, продолжай, дитя мое, – поторопил Болванщик. –
Мы с удовольствием послушаем рассказ о твоих приключениях, а время торопит.
– И еще как, – буркнул я, глядя ему в глаза. Арчи
пренебрежительно прыснул.
– Сегодня среда, – сказал он. – Мэб и Les Coeurs
играют в свой идиотский крокет. Спорю, они еще ничего не знают о нашей гостье.
– Ты недооцениваешь Радэцки.
– Повторяю, у нас есть время. Посему используем его. Такие
забавы не каждый день выпадают.
– И что же вы, если можно спросить, находите тут забавного?
– Сейчас увидишь. Ну, дорогая Алиса, рассказывай. Мы
обращаемся в слух.
Алиса Лидделл обвела нас любопытным взглядом темных глаз,
словно ожидая, что мы и верно во что-нибудь обратимся.
– Так на чем же я остановилась? – задумалась она, не
дождавшись метаморфозы. – Ага, вспомнила. На пирожках, тех, на которых
была надпись «Съешь меня», очень красиво выложенная коринками на желтом креме.
Ах, какие же это были вкусные пирожки! Ну прямо-таки волшебный у них был вкус!
И они в самом деле были волшебными. Стоило мне съесть кусочек, и я начала
расти. Я, сами понимаете, испугалась… И быстренько откусила от другого пирожка,
тоже очень вкусного. И тут же начала уменьшаться. Вот такие это были чары, ха!
Я могла становиться то большой, то маленькой, могла съеживаться, могла
растягиваться. Как хотела. Понимаете?
– Понимаем, – сказал Болванщик и потер руки. –
Ну-с, Арчи, твоя очередь. Мы слушаем.
– Все яснее ясного, – надменно оповестил Мартовский
Заяц. – У бреда просматривается явный эротический подтекст. Поедание
пирожков есть выражение типично детских оральных грез, базирующихся на пока еще
дремлющем сексуализме. Лизать и причмокивать не размышляя – это типичное
поведение периода полового созревания, хотя, следует признать, миру известны
такие индивидуумы, которые из этого возраста не вышли до самой старости. Что же
до вызванного якобы съедением пирожка сокращения и растяжения – то, думаю, я не
буду первооткрывателем если напомню миф о Прокрусте и прокрустовом ложе. Речь
идет о подсознательном желании приспособиться, принять участие в мистерии
инициации и присовокуплению к миру взрослых. Имеется здесь также и сексуальная
база. Девочка желает…
– Так вот в чем суть вашей забавы, – не спросил, а
отметил я. – В психоанализе, цель которого понять, каким чудом она здесь
оказалась. Сложность, однако, состоит в том, что у тебя, Арчи, все зиждется на
сексуальности. Впрочем, это типично для зайцев, кроликов, ласок, куниц, нутрий
и прочих
грызунов, у которых только одно на уме. Однако повторяю свой
вопрос: что в этом забавного?
– Как в каждой забаве, – сказал Болванщик, – забавным
является забивание скуки.
– А тот факт, что кого-то это не забавляет, ни в коей мере
не доказывает, что этот кто-то есть существо высшее, – буркнул
Арчи. – Не ухмыляйся, Честер, никого ты здесь не обольстишь своей
ухмылкой. Когда ты наконец поймешь, что, умничай ты сколько душе угодно, никто
из присутствующих не отдаст тебе божеских почестей. Мы не в Бубасти-се*, а в
Стране…
– Стране Волшебства? – вставила Алиса, оглядывая на
нас.
– Чудес, – поправил Болванщик. – Страна Волшебства
– это Faerie. А здесь Wonderland. Страна Чудес.
– Семантика, – пробормотал над скатертью Дормаус. Никто
не обратил на него внимания.
– Продолжай, Алиса, – поторопил Болванщик. – Что
было дальше, после пирожков?
– Я, – заговорила девочка, поигрывая ручкой
чашки, – очень хотела отыскать того белого кролика в жилетке, ну, того, у
которого были еще перчатки и часы на цепочке. Я подумала, что если его отыщу,
то, может быть, попаду и к той норе, в которую свалилась… И смогу по ней
вернуться домой.
Мы молчали. Этот фрагмент не требовал пояснений. Среди нас
не было никого, кто не знал бы, что такое и что символизирует черная нора,
падение, долгое бесконечное падение. Не было среди нас такого, кто не знал бы,
что во всей Стране нет никого, кто хотя бы издалека мог напоминать белого
кролика в жилетке, с часами и перчатками.
