Не знаю, что бы я сделал, будь я на его месте. Потому что я
никогда не был на его месте. Потому что, клянусь Лугом и Лиром, никогда не
испытывал ничего подобного. Никогда.
– Я знаю, чего бы ты не сделал, – сказал Тристан,
прикрыв глаза. – Ты не подсунул бы ее Марку, не возбудил бы в нем интерес,
болтая о ней без конца в его присутствии. Ты не поплыл бы за нею в Ирландию под
чужим именем. Не дал бы погибнуть зародившейся тогда любви. Тогда, еще тогда,
не на корабле. Бранвен терзается из-за истории с магическим напитком. Напиток
тут совершенно ни при чем. Когда она поднялась на корабль, она уже была моей.
Моргольт… Если б не я, а ты взошел с ней на тот корабль, разве поплыл бы ты в
Тинтагель? Разве отдал бы Изольду Марку? Наверняка нет. Ты скорее всего убежал
бы с ней на край света, в Бретань, Аравию, в Гиперборею, на самый Ultima
Thule*. Моргольт? Я прав?
– Ты утомлен, Тристан. Тебе необходимо уснуть. Отдохни.
– Стерегите… корабль…
– Хорошо, Тристан. Хорошо. Тебе что-нибудь надо? Прислать…
Белорукую?
Он поморщился:
– Нет.
Мы стоим на стене замка. Мы с Бранвен. Моросит, как обычно в
Бретани. Ветер усиливается, развевает волосы Бран-вен, облепляет платьем ее
бедра. Порывы ветра глушат на наших губах слова.
Никаких признаков паруса.
* «Крайняя Фула» – край света (Вергилий, «Георгики») (лат.).
Я смотрю на Бранвен. Клянусь Лугом, как мне радостно
смотреть на нее. Я мог бы смотреть на нее бесконечно. И подумать только, что,
когда она стояла напротив Изольды, она казалась мне некрасивой. Не иначе как у
меня на глазах были бельма.
– Бранвен…
– Слушаю тебя, Моргольт.
– Ты ожидала меня на пляже. Ты знала, что…
– Да.
– Откуда?
– А ты не знаешь?
– Нет. Не знаю… не помню… Бранвен, хватит загадок. Это не
для моей головы. Не для моей разбитой головы.
– Легенда не может окончиться без нас. Без нашего участия.
Твоего и моего. Не знаю почему, но мы важны, необходимы в этой истории. В истории
о большой любви, которая как водоворот затягивает все и вся. Разве ты не
знаешь, Моргольт из Ольстера, об этом, разве не понимаешь, как могущественна
сила чувств? Сила, способная изменить порядок вещей? Ты этого не чувствуешь?
– Бранвен… Не понимаю. Здесь, в замке Карэ…
– Что-то случится. Что-то такое, что зависит только от нас.
И поэтому мы здесь. Мы обязаны здесь быть независимо от нашей воли. Поэтому я
знала, что ты появишься на пляже… Поэтому не могла допустить, чтобы ты погиб в
дюнах…
Не знаю, что меня заставило это сделать. Может, ее слова,
может, неожиданное воспоминание о глазах Златокудрой. Может, что-то, о чем я
забыл, бредя по длинному, бесконечному, темному коридору. Но я сделал это не
раздумывая.
Я обнял ее.
Она прильнула ко мне, покорно и охотно, а я подумал, что
действительно чувство может быть могучей силой. Но не менее могуче его долгое,
мучительное и непреодолимое отсутствие.
Это длилось всего минуту. Во всяком случае, так мне
казалось. Бранвен понемногу высвободилась из моих объятий, отвернулась, порыв
ветра разметал ее волосы.
– От нас многое зависит, Моргольт. От тебя и от меня. Я
боюсь.
– Чего?
– Моря. И ладьи без руля.
– С тобой рядом я, Бранвен.
– Будь со мной рядом, Моргольт.
Сегодня другой вечер. Совершенно другой. Не знаю, где
Бранвен. Быть может, вместе с Изольдой бодрствует у ложа Тристана, который
опять лежит в беспамятстве и мечется в жару. Мечется и шепчет: «Изольда… »
Изольда Белорукая знает, что не ее призывает Тристан, но вздрагивает, услышав
свое имя. И ломает пальцы белых рук. Бранвен там, рядом, в ее глазах блестят
влажные бриллианты. Бранвен… Как жаль, что… А, дьявольщина!
А я… Я пью с капелланом. Не знаю, откуда тут взялся
капеллан. Может, был всегда?
Мы пьем. Пьем быстро. И много. Я знаю – мне это вредно. Я не
должен пить. Моей разбитой голове от этого только хуже. Если я перепью, у меня
начинаются галлюцинации. Головные боли. Иногда я теряю сознание. К счастью,
редко.
Ну что ж. Мы пьем. Мне необходимо, чертовщина какая-то,
заглушить в себе беспокойство. Забыть о дрожащих руках. О замке Карэ… О глазах
Бранвен, полных ужаса перед неведомым. Я хочу заглушить в себе вой ветра, шум
волн, покачивание палубы под ногами. Хочу заглушить в себе то, чего не помню.
И преследующий меня аромат яблок.
Мы пьем, капеллан и я. Между нами дубовый стол, уже крепко
заляпанный вином. Между нами не только стол.
– Пей, поп.
– Бог с тобой, сын мой.
– Я тебе не сын.
Как и многие другие, после битвы под Бадоном я ношу на латах
крест, но я не поддаюсь мистицизму, как это случилось со многими другими. Свое
отношение к религии я бы назвал безразличным. К любым ее проявлениям. Куст,
который в Гластонбери якобы посадил Иосиф Аримафейский, для меня ничем не
отличается от сотен других кустов, разве только тем, что он кривее да облезлей
других. Само аббатство, о котором Артуровы парни говорят с благоговейной
серьезностью, во мне особого умиления не вызывает, хоть, признаюсь, оно
прекрасно сочетается с лесом, холмами и озером. А то, что там постоянно дубасят
по колоколам, помогает найти дорогу в тумане, а туман в аббатстве вечно стоит
такой, что…
У римской религии, которая, правду сказать, довольно широко
расползлась по миру, у нас, на островах, особых шансов прижиться нет. У нас – в
Ирландии, Корнуолле или Уэльсе – то и дело сталкиваешься с вещами и явлениями,
существование которых монахи упорно отрицают. Любой дурак видел у нас эльфов,
корриганов, лепрехунов, sidhe, ха, даже bean sidhe. Но ангела, насколько мне
известно, не видел никто. За исключением Борса из Каниса, которому якобы лично
явился сам архангел Гавриил то ли перед каким-то боем, то ли во время боя. Но
Борс – болван и враль, кто ему поверит.
