– Это еще не все, – сказала она, повернув голову к огню
в камине. – Потом были медовые месяцы, во время которых кор-нуоллец ни на
шаг не отходил от Изольды. Конечно, Тристан не мог приблизиться к ней. А ко мне
мог. Не вдаваясь в детали: эти несколько месяцев я любила его. Самозабвенно. Я
знаю, ты удивляешься. Да, верно, соединила нас исключительно постель, с помощью
которой Тристан – это мне было ясно даже тогда – пытался заглушить в себе
любовь к Изольде, ревность к Марку, чувство вины. Я для него была всего лишь
инструментом. То, что я об этом знала, мне, поверь, не помогало…
– Бранвен…
– Потерпи. Еще не все. Медовые месяцы миновали. Марк
возобновил обычные королевские занятия, а Изольде представилась масса
возможностей. Тристан же… Тристан вообще перестал меня замечать. Мало того,
начал избегать. А я сходила с ума от любви.
Она замолчала, отыскала мою руку, стиснула ее.
– Я сделала несколько попыток забыть о нем, – сказала
она, уставившись в потолок. – В Тинтагеле было полно молодых и
простодушных рыцарей. Ничего из этого не получилось. Однажды утром я вышла в
лодке на море… И, отплыв достаточно далеко от берега, выпрыгнула.
– Бранвен, – сказал я, обнимая ее так крепко, чтобы
объятием подавить сотрясающую ее дрожь. – Это прошлое. Забудь о нем. Ты,
как и многие другие, ворвалась в водоворот их любви. Любви, которая сделала
несчастными их самих, а для других была просто убийственна. Ведь и я… Я получил
по голове, хоть только прикоснулся к их любви, даже не зная о ней. В
Дун-Лаогайре Тристан победил меня, хотя я был сильнее и гораздо опытнее. Потому
что тогда он бился за Изольду, за свою любовь. Я не знал об этом, получил по
голове и, как и ты, обязан жизнью тем, кто был поблизости и счел возможным
прийти мне на помощь. Спасти. Вытащить из бездонной пропасти. И нас спасли,
тебя и меня. Мы живы, и черт с ним, с остальным.
Она подсунула мне руку под голову, провела ладонью по
волосам, коснулась рубца, идущего от темени до уха. Я поморщился. Волосы у меня
на шраме растут в удивительных направлениях, и прикосновение порой бывает
невыносимо болезненным.
– Водоворот их любви, – шепнула она. – Нас засосал
водоворот их любви. Тебя и меня. Но действительно ли нас спасли ? А может, мы
погружаемся в бездну вместе с ними? Что ждет нас, Моргольт? Море? Ладья без
руля?
– Бранвен…
– Люби меня, Моргольт. Море помнит о нас, слышишь? Но пока
мы здесь, пока еще не окончилась легенда…
– Бранвен…
– Люби меня, Моргольт.
Я старался быть нежным. Старался быть ласковым. Старался
быть одновременно Тристаном, королем Марком и всеми простодушными рыцарями
Тинтагеля одновременно. Из клубка желаний, которые были во мне, я оставил
только одно – хотел, чтобы она забыла. Забыла обо всем. Старался, чтобы в моих
объятиях она помнила только обо мне. Я старался. Хотите верьте, хотите нет.
Впустую.
Во всяком случае, так мне казалось.
Никаких признаков паруса. Море… У моря цвет глаз Бранвен.
Я мечусь по комнате, словно волк в клетке. Сердце колотится
так, будто хочет выломать ребра. Что-то стискивает мне диафрагму и глотку,
что-то странное, что сидит во мне. Я в одежде кидаюсь на ложе. К черту! Я
зажмуриваюсь и вижу золотые искры. Чувствую аромат яблок. Бранвен. Запах перьев
сокола, сидящего у меня на рукавице, когда я возвращаюсь с охоты. Золотые
искры. Я вижу ее лицо. Вижу изгиб ее щеки, небольшой, чуть курносый нос.
Округлость плеча. Я вижу ее… Я несу ее…
Я несу ее на внутренней поверхности век.
– Моргольт…
– Ты не спишь?
– Нет. Не могу… Море не дает мне уснуть.
– Я рядом, Бранвен.
– Надолго ли? Сколько времени нам осталось?
– Бранвен…
– Завтра… завтра придет корабль из Тинтагеля.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю. Молчание.
– Моргольт…
– Да, Бранвен?
– Мы связаны. Пригвождены к этому колесу пыток, прикованы
цепями, поглощены водоворотом. Завтра здесь, в Карэ, цепь разорвется. Я знала
об этом в тот момент, когда встретила тебя на побережье. Когда оказалось, что
ты жив. Когда оказалось, что и я живу. Но мы живем не для себя, уже нет, мы –
всего лишь крупицы судеб Тристана из Лионессе и Златокудрой Изольды с Зеленого
Острова. А здесь, в замке Карэ, мы оказались только для того, чтобы тут же
потерять друг друга. Единственное, что нас соединяет, – это легенда о
любви. Не наша легенда. Легенда, в которой мы играем непонятные нам самим роли.
Которая, возможно, об этих ролях даже не упомянет, а если и упомянет, то
исказит их, вложит нам в уста не произнесенные нами слова, припишет не
совершенные нами действия. Нас нет, Моргольт, но есть легенда, которая подходит
к концу.
– Нет, Бранвен, – сказал я, стараясь, чтобы мой голос
звучал твердо, уверенно и решительно. – Нельзя так говорить. Печаль – вот
что диктует тебе эти слова. Ибо правда то, что Тристан из Лионессе умирает, и
даже если Златокудрая плывет на корабле, идущем из Тинтагеля, боюсь, она может
приплыть слишком поздно. И хоть меня тоже гнетет эта мысль, я никогда не
соглашусь с тем, что его легенда – единственное, что нас объединяет. Ни за что
не соглашусь сейчас, когда лежу рядом с тобой, когда держу тебя в руках. В этот
момент для меня нет ни Тристана, ни легенды, ни замка Карэ. Есть только мы. Ты
и я.
– И я обнимаю тебя, Моргольт. Во всяком случае, так мне
кажется. Но я-то знаю, что нас нет. Есть только легенда. Что с нами будет? Что
ждет нас завтра? Какое решение нам придется принимать? Что с нами будет?
– Будет так, как решит судьба. Случай. Вся эта легенда, к
которой мы все время так упорно возвращаемся, о которой так упорно
говорим, – дело случая. Ряда случайностей. Если б не слепой рок, легенды
могло бы и не быть. Тогда, в Дун-Лаогайре, ты только подумай, Бранвен, если б
не слепой рок… Ведь тогда он, а не я, мог…
Я осекся, испуганный неожиданной мыслью. Пораженный словом,
которое просилось на язык.
– Моргольт, – шепнула Бранвен. – Рок уже сделал с
нами все, что мог. Остальное теперь не должно быть делом случая. Мы больше не
подчиняемся случаю. То, что кончается, кончится и для нас. Потому что возможно…
– Что, Бранвен?
– Может, тогда, в Дун-Лаогайре…
– Бранвен?!
– Может, твоя рана была смертельна? Может, я… утонула в Море
Сабрины?
– Но ведь мы живы, Бранвен!
