Спустя какое-то время «литсреда» маленько охолонула и
смирилась, а трусики сочла «оригинальными». Возможно, и другим, а не только
Мачею Паровскому из этих трусиков пахнуло постмодернизмом и путешествиями во
времени. Лишь один молоденький Вареник отреагировал на Ренфрины трусики гордо,
хладно и презрительно, описывая собственную героиню, коя, приступаючи к половому
акту, снимает «…набедренную повязку и тряпицу, поддерживающую груди». Однако
эффект хладного презрения и знания того, что «в те времена» девицы носили под
ночной рубашкой, был подпорчен смешным сверх меры и воображения описанием
самого соития.
Другие Вареники глубоко задумались. Так-так, почесали они в
голове, Сапковскому, значит, можно ляпсусить, и это – постмодернизм. А ведь
«ляпсус» слово чужое, на польский переводится как «промах, промашка, грубая
ошибка». Стало быть, опять же подумали Вареники, если и мы начнем ляпать
ужасные ошибки, то сойдем за постмодернистов.
И лед тронулся. Некая молоденькая авторша вооружила
городских стражников копьями. Коли Ренфри вольно носить трусики, то и
пехотинцам можно копья, верно? Однако копья эти потрясли другого юного Перога,
возмутили до глубины души. Юный Вареник слывет жутко восприимчивым к таким
штукам пуристом. Однако сам он в многочисленных произведениях так увлекся
постмодернизмом, что батистовые трусики могут прямо-таки свалиться от смеха.
Первый с ходу пример – он нарядил какого-то Вареника, или Варенсона из Бирки –
не помню – в кафтан, обшитый чешуей сома-гиганта. Велико сие искусство есть,
если учесть, что у сомов вообще чешуи не бывает. Ни у малюсеньких сомиков, ни у
гигантских сомищ. Попытка же нашить на кафтан несуществующее нечто требует либо
мощной магии, либо сильнейшего постмодернизмища. Если быть честным, я счел бы
более оригинальным и убийственно постмодернистским, если бы кафтан упомянутого
Варенсона был покрыт серебряными полудолларовками.
Другие Вареники возят заряженные арбалеты во вьюках. Не
хватает только приторачивать собственные задницы к седлам. Третьи переплывают
широкие и бурные реки на быстренько сплетенных из камыша лодочках. Эх, жаль, не
на веночках, которые девушки плетут в ночь на Ивана Купалу, а ведь у них
водоизмещение немногим меньше, зато плести не в пример легче!
Рука, нога, мозги на стене!
Однако довольно об этом, revenons a nos moutons, вернемся
к разговорам о методе, оставив мелкие колкости в стороне. Вывод же таков: в
польской фантастике мы имеем «постмодернизм» и Вареников, настоящей фэнте и у
нас нет, если не считать нескольких подтверждающих правило исключений. Нет у
нас фэнтези, ибо, во-первых, у нас нет архетипа.
Да, знаю, имеется славянская мифология: разные Сварож-цы,
Свантевиты и прочие Велесы. Но мифология эта не доходит до нас своим архетипом,
и мы не чувствуем ее влияния на сферу мечтаний. Поскольку об этом эффективно
позаботились. Славянская мифология тождественна язычеству, а мы, как твердыня
христианства, восприняли Домбровку (Домбровка – Добрава – чешская княжна,
христианка, жена короля Мешко I, для которого женитьба на ней была поводом для
крещения и христианизации государства в 966 году) от чехов и крест от Рима с
радостью и удовольствием, и это и есть наш архетип. У нас не было эльфов и
Мерлина, до 966 года у нас вообще ничего не было, был хаос, тьма и пустота,
мрак, который осветил нам только римский крест. Единственный приходящий на ум
архетип – это те зубы, которые Мешко велел выбивать за нарушение поста. Так,
впрочем, у нас и осталось до сих пор: терпимость, понимание и милосердие,
зиждящиеся на принципе: кто мыслит иначе, пожалуйста, пусть себе мыслит, но
зубы ему выбивать надобно обязательно. И вся древнеславянская мифология
вылетела из нашей культуры и из наших мечтаний словно зубы, которые мы
выплюнули вместе с кровью.
Магия и меч, опирающиеся на польский архетип? Польский
архетип волшебника? Магия – это дьявольство, пользоваться чарами невозможно без
отречения от Бога и подписания дьявольского цорографа. Не Мерлин, а
Твардовский. А разные там велесы, домовики, вомперы, божетята и стрыгаи – все
это божества и фигуры хтонического характера, персонификация Лукавого, Сатаны,
Люцифера. Наша Страна Никогда-Никогда? Идущие там бои, борьба Добра со Злом,
Порядка с Хаосом? Ведь в польской архетипной стране мечты не было Добра и Зла,
там было исключительно одно Зло, к счастью, Мешко I принял христианство и выбил
Злу зубы, и с той поры остались уже только Добро и Порядок и Оплот, и что нам
после всего этого дьявол Борута? Святой водой его, сукина сына! Ату его!
Наши легенды, мифы, даже предания и сказки, на которых мы
воспитывались, были соответствующим образом кастрированы всяческими катехетами,
в большинстве своем, вероятно, светскими, ибо такие, как известно, хуже всего.
В связи с этим наши предания до чертиков напоминают жития святых – ангелы,
молитвы, крест, четки, добродетель и грех – все окрашено изысканным садизмом.
Мораль из наших сказок одна: если не прочесть молитву, то дьявол немедля
поднимет нас на вилы и в ад! На вечные муки. А Бог, как гласит известный
анекдот, присутствует в польских сказках и преданиях повсюду, за исключением
чуланчика Ковальского, да и то лишь потому, что у Ковальского чуланчика нет.
Поэтому неудивительно, что единственный архетип, который проглядывает из этих
сказок, это архетип церковного притвора (пока что – скажу в скобках). Но не для
фэнтези.
Фэнтези – это эскапизм. Это бегство в Страну Мечты. Архетип
мы улавливаем также и в том, что знаем, ОТ ЧЕГО бежим. Перемещаясь рядом с
Фродо, Арагорном,
Гедом, Карраказом или Белгарионом, мы бежим в мир, в котором
торжествует Добро, торжествует Дружба, живут Честь и Справедливость, побеждает
Любовь. Убегаем в мир, в котором магия, аналог всемогущей, но бездушной
техники, не служит, как техника, каждому. Негодяю наравне с праведником.
Убегаем в мир, в котором жестокость, нетерпимость, болезненная жажда власти и
стремление заменить зеленый Остров Гдетотам в Мордор, в Бесплодную Землю, по
которой носятся орды орков, землю, на которой их задерживают, побеждают и
карают.
А мы? От чего убегать нам? Не говоря о нестерпимом желании
бежать вообще как можно дальше от того, что мы видим вокруг себя? Бездушная
технизации еще не коснулась нас так сильно, как американцев. У нас батареи
центрального отопления по-прежнему бездушно не греют, поезда бездушно и
безобразно опаздывают, из кранов течет холодная и вонючая вода, не сыщешь
книжки без типографских опечаток и ошибок, да и «Малюх» (ласковое название
микроавтомобиля «польский фиат») не утомит удобствами до такой степени, чтобы
мечтать о поездке верхом через лес Броселианд. Соседям из-за межи тоже не чужда
эта проблема и ее последствия. Ондржей Нефф, когда его спросили, почему он не
создает столь модного сейчас киберпанка, ответил, что не находит в себе стимула
пугать соотечественников-чехов жуткими перспективами полной технизации и
компьютеризации мира, когда в современной ему Праге, цитирую: «человек не может
найти исправной телефонной будки».
