Чародейки, прервав кулуарные сплетни, быстро заняли свои
места. Шеала де Танкарвилль в боа из серебристых лис, придающем женственность
ее строгой мужской одежде, Ассирэ вар Анагыд в платье лилового шелка, чертовски
тонко сочетающем в себе скромную простоту и шикарную элегантность. Францеска
Финдабайр — царственная как всегда. Ида Эмеан аэп Сивней, как всегда
таинственная, Маргарита Ло-Антиль, как всегда — воплощение достоинства и
серьезности. Сабрина Глевиссиг в бирюзе, Кейра Мец в зеленом и
нарциссово-желтом. И Фрингилья Виго. Удрученная. Грустная. И бледная прямо-таки
смертельной, болезненной, какой-то даже призрачной бледностью.
Трисс Меригольд сидела рядом с Кейрой, напротив Фрингильи.
Над головой нильфгаардской чародейки висла картина: наездник мчится галопом
среди рядов ольх, ольхи протягивают к нему чудовищные руки-ветви, издевательски
скалятся страшными пастями дупел. Трисс невольно вздрогнула.
Стоящий посреди стола трехмерный коммуникатор действовал.
Филиппа Эйльхарт заклинанием повысила резкость изображения и звук.
— Как вы видите и слышите, — сказала она не без
ухмылки, — в тронном зале Цинтры, этажом ниже, точно под нами, владыки
мира сейчас принимаются решать судьбы именно этого мира. А мы здесь, этажом
выше, присмотрим за тем, чтобы мальчики не очень-то резвились.
* * *
К воющему на Эльскердеге существу присоединились другие.
Бореас Мун не сомневался: это не волки.
— Я тоже, — сказал он, чтобы оживить замершую было
беседу, — мало чего ожидал от цинтрийских переговоров. И вообще никто из
тех, кого я знал, не надеялся, что из них будет что-нибудь путное.
— Важен был, — спокойно возразил пилигрим, —
сам факт начала переговоров. Простой и прямой человек — а я, с вашего
позволения, такой человек и есть — думает просто и прямо. Простой человек
знает, что дерущиеся короли и императоры настроены друг против друга так
воинственно, что, будь у них достаточно силы, они просто поубивали бы один
другого. А ведь перестали убивать и вместо этого уселись за круглый стол.
Почему? Да потому что силенок-то уже нет. Проще говоря, они бессильны. И из-за
этого бессилия их солдаты не нападают на дома простых людей, не убивают, не
калечат, не сжигают хаты, не режут детей, не насилуют жен, не угоняют в неволю.
Нет. Вместо этого владыки солдат столпились в Цинтре и совещаются. Возликуйте
же, о едоки хлеба. Возрадуйтесь!
Эльф поправил прутиком стреляющее искрами полено в костре,
искоса взглянул на пилигрима.
— Даже простой и прямой человек, — сказал он, не
скрывая сарказма, — даже радующийся, да что там, прямо-таки ликующий,
должен понимать, что политика — та же война, только малость по-иному ведущаяся.
Должен понимать и то, что переговоры — тот же торг. У них одинаковый
самодействующий приводной механизм. Достигнутые успехи обусловливаются
уступками. Здесь выгадываешь — там теряешь. Иными словами, чтобы одних можно
было купить, других необходимо продать.
— Воистину, — сказал после недолгого молчания
пилигрим, — это настолько просто и очевидно, что поймет любой человек.
Даже очень простой и прямой.
* * *
— Нет, нет и еще раз нет! — взревел король Хенсельт,
дубася кулаками по столу так, что повалился кубок и подскочили
чернильницы. — Никаких дискуссий на этот счет! Никаких торгов по этому
вопросу! Конец, schlus,
[63]
deireadh!
— Хенсельт, — спокойно, трезво и дружелюбно
проговорил Фольтест, — не усложняй. И не компрометируй нас своим ревом
перед его превосходительством.
Шилярд Фиц-Эстерлен, участвовавший в переговорах в качестве
представителя империи Нильфгаард, поклонился с лживой улыбкой, коия имела целью
дать понять, что фокусы каэдвенского короля нимало его не волнуют и не
занимают.
— Мы договариваемся с империей, — продолжал
Фольтест, — а между собой вдруг начинаем грызться, словно псы? Стыдись,
Хенсельт.
— Мы договорились с Нильфгаардом по таким сложным
вопросам, как Доль Ангра и Заречье, — с кажущимся равнодушием проговорил
Дийкстра, — было бы глупо…
— Я не позволю делать себе подобные замечания! —
заревел Хенсельт, на этот раз так, что не всякому буйволу удалось бы его
перемычать. — Я не желаю слушать такие замечания, тем более от шпиков
всяческих мастей! Я, курва вас побери, король!
— Оно и видно, — фыркнула Мэва.
Демавенд, отвернувшись, изучал гербовые щиты на стенах зала,
легкомысленно при этом улыбаясь, совсем так, будто не о его королевстве шла
речь и торг.
— Достаточно, — засопел Хенсельт, поводя вокруг
диким взглядом. — Достаточно, клянусь богами, потому как меня сейчас кровь
зальет. Я сказал: ни пяди земли. Никаких, то есть абсолютно никаких возвратов
захваченного! Я не соглашусь на уменьшение моего королевства даже на пядь, даже
на полпяди земли! Боги доверили мне часть Каэдвена, и только богам я ее
уступлю! Нижняя Мархия — наши земли… Эти… Эти… Энти… А, курва, этнические, во!
Нижняя Мархия веками принадлежала Каэдвену…
— Верхний Аэдирн, — снова заговорил
Дийкстра, — принадлежит Каэдвену с прошлого лета. Точнее, с двадцать
четвертого июля прошлого года. С той минуты, как туда вступил каэдвенский
оккупационный корпус.
— Убедительно прошу, — сказал Шилярд Фиц-Эстерлен,
хотя его никто не спрашивал, — запротоколировать ad futurum rei memoriam,
[64]
что империя Нильфгаард не имела ничего общего с данной аннексией.
— Если не считать того, что именно в это время она
грабила Венгерберг.
— Nihil ad rem!
[65]
— Да неужто?
— Господа! — напомнил Фольтест.
— Каэдвенская армия, — прохрипел Хенсельт, —
вступила в Нижнюю Мархию освободительницей! Моих солдат встречали там цветами!
Мои солдаты…
— Твои солдаты… — Голос короля Демавенда был
спокоен, но по его лицу было видно, чего ему стоит это спокойствие. — Твои
разбойники, ворвавшиеся в мое королевство с бандитскими воплями, убивали,
насиловали и грабили. Господа! Мы собрались здесь и сидим уже неделю,
размышляя, как должна выглядеть картина будущего мира. О боги, неужели это
будет мир преступлений и грабежей? Неужели сохранится бандитское status quo?
Неужели награбленное добро останется в руках разбойников и грабителей?
Хенсельт схватил со стола карту, разорвал ее и швырнул в
Демавенда. Король Аэдирна даже не шелохнулся.
