— Какой афронт… — выдохнул иерарх
Хеммельфарт. — Какой скандал… Это непростительно…
— Паршивые нелюди! — рыкнул жрец Виллемер.
— Прикиньтесь, будто не замечаете, — спокойно
посоветовал Фольтест.
— Нечего было экономить на продовольствии, — кисло
сказала Мэва, — и отказывать в снабжении.
Краснолюдские офицеры были серьезны и выдержанны, перед
трибуной выпрямились и отдали честь, а вот фельдфебели и солдаты
Добровольческой Рати показали свое отношение к сокращению ассигнований на Рать,
осуществленному королями и иерархом. Одни, проходя мимо трибуны,
демонстрировали королям согнутые в локте руки, другие изображали второй из
своих любимых жестов: кулак с торчащим вверх средним пальцем. Этот жест в академических
кругах назывался digitus infamis.
[76]
Плебс называл его еще обиднее.
Появившиеся на лицах королей и иерарха пятна доказывали, что
оба эти названия им известны.
— Не надо было скупиться. Это их оскорбило, —
повторила Мэва. — Краснолюды — гордый народец.
* * *
Ревун на Эльскердеге завыл, вой перешел в жуткое пение.
Однако сидевшие у костра не повернули голов.
Первым после долгого молчания заговорил Бореас Мун:
— Мир изменился. Справедливость восторжествовала.
— Ну, насчет справедливости, конечно, перебор, —
слабо усмехнулся пилигрим. — Однако я, пожалуй, соглашусь с тем, что мир
как бы приспособился к основному закону физики.
— Интересно, — протянул эльф, — не об одном
ли и том же законе мы думаем?
— Любое действие, — сказал пилигрим, —
вызывает противодействие.
Эльф прыснул, но это был вполне доброжелательный звук.
— Одно очко — в твою пользу, человек.
* * *
— Стефан Скеллен, сын Бертрама Скеллена, бывший
имперский коронер, встань. Высокий Трибунал вечной по милости Великого Солнца
Империи признал тебя виновным в преступлениях и деяниях незаконных, а именно:
государственной измене и участии в заговоре, имеющем целью предательское
покушение на установленный порядок, а также особу его императорского величества
лично. Вина твоя, Стефан Скеллен, подтверждена и доказана. Трибунал не
усматривает смягчающих обстоятельств. Его наивеличайшее императорское
величество не соизволил воспользоваться правом помилования.
— Стефан Скеллен, сын Бертрама Скеллена, из зала
заседаний ты будешь перевезен в Цитадель, откуда по истечении соответствующего
времени будешь выпровожден. Однако поскольку ты есть не что иное, как
предатель, ты недостоин ступать по земле Империи, а посему будешь уложен на
деревянные волоки и на волоках оных лошадьми приволочен на площадь Тысячелетия.
А поскольку как предатель ты воздухом Империи дышать недостоин, постольку
будешь ты на площади Тысячелетия рукою палача повешен за шею на шибенице между
небом и землею. И будешь там висеть до тех пор, пока не умрешь. Тело твое будет
сожжено, а пепел развеян на четырех ветрах.
— Стефан Скеллен, сын Бертрама, предатель. Я,
председатель Верховного Трибунала Империи, осуждаю тебя, в последний раз
произношу твое имя. С сей минуты да будет оно предано забвению.
* * *
— Получилось! Получилось! — крикнул, влетая в деканат,
профессор Оппенхойзер. — Успех, господа! Наконец-то! Наконец! И все-таки
оно вертится! И все-таки оно действует! Действует! Оно действует!
— Серьезно? — спросил нагловато и довольно
скептически Жан Ла Вуазье, профессор химии, прозванный студентами
Углеодородом.
[77]
— Этого быть не может. Интересно, а что именно
действует?
— Вечный двигатель!
— Perpetuum mobile? — заинтересовался Эдмунд
Бамблер, престарелый преподаватель зоологии. — Действительно? А вы не
преувеличиваете, коллега?
— Нисколько! — воскликнул Оппенхойзер и подпрыгнул
козликом. — Ни капельки! Действует! Двигатель… э… движется! Я его
запустил, и он работает! Работает беспрерывно! Безостановочно! Постоянно! На
веки веков! Это невозможно рассказать, коллеги, это нужно увидеть! Идемте в мою
лабораторию! Живее!
— Я завтракаю, — запротестовал Углеодород, но его
протест утонул в шуме и всеобщей спешке. Профессора, магистры и бакалавры
поспешно накидывали на тоги плащи и делии, бежали к выходу, ведомые
продолжающим выкрикивать и жестикулировать Оппенхойзером. Углеодород показал им
вслед digitus infamis и вернулся к своей булке с паштетом.
Группа ученых, по дороге разрастающаяся за счет все новых и
новых желающих узреть плоды тридцатилетних усилий Оппенхойзера, быстро
преодолела расстояние, отделяющее деканат от лаборатории известного физика. Они
уже вот-вот должны были открыть дверь, когда земля внезапно содрогнулась.
Внезапно и ощутимо. Более того — весьма ощутимо. И еще более того — очень даже
ощутимо.
Это был сейсмический толчок, один из серии толчков,
вызванных разрушением замка Стигга, укрытия Вильгефорца. Разрушения,
осуществленного чародейками. Сейсмическая волна дошла от далекого Эббинга даже
сюда, в Оксенфурт.
Со звоном вылетело несколько стеклышек из витража на
фронтоне Кафедры Изящных Искусств. С исчерканного неприличными словами цоколя
свалился бюст Никодемуса де Боота, первого ректора Академии. Со стола в
деканате свалилась кружка с травяным настоем, которым Углеодород запивал булку
с паштетом. Свалился с паркового платана студент первого курса физического
факультета Альберт Цвейштейн, забравшийся на дерево, чтобы покрасоваться перед
студентками-медичками.
A perpetuum mobile профессора Оппенхойзера, его легендарный
вечный двигатель, крутанулся еще раз-другой и остановился. На веки веков.
И уже никогда больше его никому запустить не удавалось.
* * *
— Да здравствуют краснолюды!
