* * *
Пожалуй, впервые, попав в подъезд, в котором восседала консьержка-пенсионерка, Катка сумела беспрепятственно прошествовать к лифту.
Странно, но страж местного порядка даже не поинтересовалась, куда направляется Копейкина, а лишь быстро скользнула по ней взглядом и продолжила беседу с седовласой старушенцией.
– А ты где творог брала? – вопрошала консьержка.
– Да тут на углу мужичок торгует. У него творог хороший, я всегда у него покупаю. А вот сметанку, видать, разводить стал, раньше в ней ложка стояла, а теперь жидкая, как водица, стала.
– А я творог в магазине у метро покупаю.
– Да ну, – отмахнулась пенсионерка, – он только на сырники идет, а так кислятина кислятиной. Вот я давеча Нюрку встретила, так она говорит…
Радуясь, что ее персона не заинтересовала консьержку, Катарина вызвала лифт и благополучно добралась до девятого этажа. У двери Виктории Алексеевны, на резиновом коврике, свернувшись калачиком, дремала серая кошка. Когда створки лифта открылись и Ката ступила на площадку, кошка резко подняла голову, повела ушами и, удостоверившись, что ей не грозит опасность, вновь погрузилась в дрему.
Позвонив, Ката начала разглаживать рукав блузки.
Минуту спустя стало ясно – Виктории дома нет.
– Ну и где твоя хозяйка? – спросила Катка у кошки. – Она ведь твоя хозяйка, правда?
Животное продолжало наслаждаться сновидениями.
Делать нечего, пришлось глубоко вздохнуть, развернуться и, как бы сказала Розалия Станиславовна, сматывать удочки.
Проигнорировав лифт, Катарина начала спускаться пешком. А что, отличная зарядка для ног, а если учесть, что Копейкина никогда не дружила с физкультурой, а спортом занималась исключительно во сне, можно убить двух зайцев сразу: оказаться внизу и немного потренировать мышцы ног.
Седовласая пенсионерка, которая пятью минутами раньше рассуждала о качестве творога, ушла – за узким столиком одиноко сидела консьержка.
– Быстро ты воротилась, – подала голос бабуля. – Что, никого дома не оказалось?
– Никого, – буркнула Катка. – Зря только прокатилась.
– А ты к кому приезжала-то?
– К Бузановой с девятого этажа.
Консьержка усмехнулась.
– Правильно, Виктории сейчас дома нет, на работе она.
– А сколько же ей лет?
– Семьдесят четыре, но возраст здесь ни при чем.
– И когда она обычно появляется дома?
– Так она почти всегда дома. Работает совсем близко, – бабуля выдержала паузу, – на первом этаже за столиком консьержки сидит.
Ката ткнула указательным пальцем в пожилую женщину.
– То есть хотите сказать, вы – это она? Вы Бузанова?
– Виктория Алексеевна, будем знакомы.
– А меня зовут Катарина.
– Вот видишь, как тебе подфартило, это еще хорошо, что я с тобой заговорила, а то ты так бы и прошла мимо.
– Да, действительно повезло.
Виктория Алексеевна вытянула вперед правую руку.
– Там под лестницей табуретка стоит, иди, возьми и присаживайся. Я так понимаю, ты поговорить со мной желаешь, раз в гости наведалась?
Копейкина медлила.
– Здесь, наверное, не самое подходящее место для беседы, людно очень, народ туда-сюда ходит.
– О чем же таком секретном ты рассказать мне хочешь?
– Виктория Алексеевна, я с вашей внучкой… с Татьяной вместе работала в школе. Я преподаю музыку в младших классах.
Пенсионерка дотронулась до сердца.
– Вам плохо?
– Нет, нет, просто в боку кольнуло. Такое иногда случается, не обращай внимания.
– Я только вчера узнала о случившемся, – продолжила Катка. – Сегодня решила сразу прийти к вам. У меня в голове не укладывается, что Тани больше нет. Мы ведь с ней практически подружились, мне казалось, сможем стать хорошими подругами. Иногда созванивались, на переменках всегда у нее в кабинетике болтали. А потом неожиданно для всех Таня уволилась, наше общение сошло на нет. Я не знаю, что именно произошло, но только на мои звонки она стала реагировать достаточно прохладно. На все вопросы отвечала либо «да», либо «нет». А сама вообще звонить перестала, – Ката шаркнула ногой, – теперь вот известие о ее гибели. У меня голова идет кругом.
Не глядя на Катку, Виктория Алексеевна тихо сказала:
– Я сама без Танечки жить не могу, мне все кажется, что она жива и скоро появится дома. После похорон я в больницу попала. Пролежала там около месяца, сердце болело. Ну, а как выписали, я домой-то приехала и поняла – не смогу в четырех стенах целыми днями сидеть. Не выдержу. Все на мозги давит. Хожу из комнаты в комнату, словно неприкаянная, то к окну подойду, то к зеркалу и все одна да одна, даже словом перекинуться не с кем. Так и с ума сойти недолго.
– У вас на пороге спит кошка.
– Это не моя, соседская. Она давно мой коврик облюбовала, они ее гулять выпускают, а она свои дела у мусоропровода сделает и к моей двери несется. Ляжет и спит по нескольку часов кряду.
Виктория Алексеевна замолчала. Она долго смотрела на свои морщинистые ладони, а потом призналась:
– Я и консьержкой-то устроилась, только чтобы дома не сидеть. Вторую неделю работаю на пару с Евдокией. Здесь хоть какое-никакое, а общение. Один зайдет, второй выйдет, кто постоит, поговорит, кто новость какую расскажет. Так денечки и проходят, а вот ночью тоска одолевает.
– А что же все-таки произошло у Тани, почему она ушла из школы? Нашла новую работу?
– Таня не работала.
– Нам сказали, она попала в аварию на собственной машине, а машины сейчас дорогие.
Виктория медленно закивала.
– Да, дорогие. Этой аварии не должно было быть. Их всех господь забирает к себе молодыми. Почему, почему они все уходят, не дожив до пятидесяти?
– Кто они?
– Родственники Татьяны. Ее бабушка умерла в сорок девять лет, мать едва дожила до тридцати шести, а Танюшка даже двадцать четвертый день рождения справить не успела.
– Подождите, а как же вы? Вам же семьдесят четыре года.
– Я ей никто. В смысле, не кровные мы с Танечкой родственники. Мы вообще не состоим в родственных отношениях.
– Не понимаю, как это? Таня говорила, что вы ее бабушка.
– Она считала меня бабушкой, а ее мать считала меня матерью. Давно это было, тридцать четыре года прошло с тех пор. – Бузанова поднесла платок к увлажнившимся глазам. – Как вспомню, что произошло, так не по себе делается. И совесть мучает, и правду я до конца не знаю. Как быть, ума не приложу. Милиции я ничего не сказала, сначала боялась, сомненьями терзалась, потом в больнице очутилась. А теперь запуталась окончательно.
