Дорогая Фанни!
Мне хотелось бы написать тебе лёгкое, жизнерадостное письмо, тем более что праздники на носу, но я очень расстроена из-за Дэна и убеждена, что ты не будешь против, если я поделюсь с тобой своей тревогой. Дело в том, что мой любимый супруг только что потерял работу в магазине. Он говорит, что у них было сокращение, но это очень странно! Началась предрождественская горячка, и, казалось бы, наоборот, им должны понадобиться дополнительные работники. Подозреваю, что он выпивал в обеденный перерыв, а может быть, и во время работы. Я не вижу ничего плохого в том, чтобы выпить коктейль перед обедом (хотя сама отказалась от этого, когда забеременела), но у Дэна выработалась привычка пить чуть больше, чем нужно, когда ему не по себе. Я прекрасно понимаю: его угнетает, что он не может выступать на сцене, но мысль о том, что он меня обманывает, невыносима. Однако не нужно поддаваться дурному настроению. Надо верить в нашу мечту — в сценическую карьеру Дэна, в домик за городом, в здорового малыша. Дэн хочет устроиться официантом, и я знаю, что у него, с его актерским талантом и располагающими манерами, это получится. Боюсь только, что на этой работе у него появится ещё больше возможностей опрокинуть рюмку-другую. О Фанни, пожелай нам удачи!
Твоя Энни
Квиллер мог только посочувствовать своему отцу. Он и сам одно время был склонен топить горести в вине. Но нельзя было не сострадать и будущей матери: на ней лежала большая ответственность, и понятно, что она тревожилась.
«Я так переживаю, — подумал он, — будто все случилось не пятьдесят с лишним лет назад, а только что. А я не в силах вмешаться, не могу ничего сделать…»
Он прочёл письмо от двадцать девятого декабря.
Дорогая Фанни!
Это письмо будет кратким. Я только хочу тебе сообщить, что чувствую себя неважно. Уже несколько дней не выходила на работу, а сегодня доктор сказал, чтобы я и дальше оставалась дома, если не хочу потерять ребенка.
Дэн устроился в магазинчик, работающий по вечерам, и я сижу допоздна, ожидая его. А когда он приходит, вижу, что он слишком много пил. Что мне делать? Чем все это кончится?
Твоя Энни
Не успел Квиллер осмыслить прочитанное, как зазвонил телефон. Милдред приглашала его с Полли завтра на обед.
— Прошу прощения, что зову так поздно, но мне пришло в голову, что, наверное, надо проявить гостеприимство по отношению к мистеру Соловью и устроить маленький обед в его честь. Не будет ничего грандиозного, только мясо в горшочках и коктейли. Полли говорит, что он просто очарователен! У тебя есть возможность прийти, Квилл?
— Ради твоего обеда я всегда найду возможность, Милдред, ожидаешь ты очаровательного почетного гостя или нет.
«Полли вечно откапывает каких-нибудь очаровательных типов, — подумал он. — Сначала был очаровательный франкоканадский профессор из Квебека, затем очаровательный и галантный ювелир из Чикаго, теперь очаровательный букинист из Бостона».
— В какое время приходить? — спросил он. — И что будет на десерт?
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
21 сентября, понедельник.
Убивать курицу, несущую золотые яйца, — безумие.
Вырвав очередную страницу из календаря Калверта, Квиллер пожалел, что сентябрь близится к концу. В последний вторник месяца он посвятит свою колонку мудрым изречениям, собранным десятилетним мальчиком. Среди них были и любимые всеми пословицы, и несколько двусмысленные, некоторые имели иностранное происхождение. Все они хранились у Квиллера в ящике буфета, и все обязательно будут напечатаны, чтобы читатели смогли обсудить их за кофе в «Грозном псе», за чаем в «Уголке на Иттибиттивасси» или за кружкой пива в баре.
В два часа Квиллер направился к своему почтовому ящику на Тревельян-роуд, куда в это время опускали очередной номер «Всякой всячины». На этот раз почта запаздывала, и он решил её дождаться в Центре искусств.
В директорском кабинете Квиллер обнаружил Торнтона Хаггиса.
— Что это за катафалк у тебя на автостоянке? — спросил он, имея в виду очень длинный и старый чёрный «Кадиллак».
— Автомобиль Тиббитов. Рода проводит занятия по вырезанию силуэтов. Под её началом пять женщин и один мужчина, и все с увлечением стригут бумагу ножницами. Хочешь к ним присоединиться?
— Нет, спасибо. Я бы предпочел научиться у тебя обтачивать дерево. У меня в амбаре два твоих изделия: сосуд из вяза на кофейном столике и кленовая шкатулка в библиотеке. Гостям оба сосуда очень нравятся — они любят их трогать и поглаживать.
— Да, мои поделки воспринимаются всеми чувствами и даже воздействуют на них.
— На моего кота твоя кленовая шкатулка, несомненно, воздействует. Он постоянно её обнюхивает и пытается цапнуть рисунок на её поверхности. Увидев шкатулку на выставке, я тут же захотел её приобрести, но оказалось, что Милдред меня опередила. Ты знал, что она покупает шкатулку для меня?
— В Мускаунти не бывает такого, чтобы кто-нибудь не знал, что делают другие и для чего. Пора бы уже это усвоить, Квилл.
— Хорошо. В таком случае скажи мне, кто такой Кёрт Соловью?
— Один — ноль в твою пользу. Кто это?
— Торговец редкими книгами, который якобы вырос в этих краях.
— Мне ни разу не приходилось вырезать такой фамилии на могильной плите, а когда я писал статью для Исторического общества, то просмотрел все старинные книги с записями прежних погребений. Ренны и Крау
[34]
там попадаются, а Соловью нет.
— Ага, вот и почтальон! — бросил Квиллер, выглянув в окно. — Что-то он сегодня поздно.
Торнтон проводил его до дверей.
— Есть что-нибудь новое об угонщике автобуса?
— Вроде бы нет.
— Эверетт, мой младший, работал как-то летом вместе с Бозом Кэмпбеллом в дальнем лесничестве. По вечерам они собирались, рассказывали анекдоты и пили пиво, но Боз всегда молчал, только жевал резинку и строгал что-нибудь своим ножом, которым очень гордился. Он брал какой-нибудь здоровенный сук, и вскоре от деревяхи оставалась щепочка не толще карандаша
Выходя из Центра, Квиллер заметил на дорожке цент. Он не стал подбирать монету, так как был уверен, что она осталась здесь после очередной благотворительной акции Милдред, а у него уже было четыре приносящих удачу монетки в кленовой шкатулке — все старые и истёртые, потерянные, по всей вероятности, случайно.
Собираться на обед было ещё рано, затевать какое-нибудь серьезное дело — поздно, так что он уселся в уютное кресло и стал листать последний иллюстрированный журнал. В амбаре стояла тишина, нарушаемая лишь шелестом страниц, но вот… Он уже научился всем тонкостям кошачьего языка и по доносившемуся до него характерному бормотанию сразу понял, что Коко досадует, поставленный в тупик очередной сложной задачей. Квиллер тут же выбрался из кресла и отправился на разведку.
