– Папки здесь нет.
– Кто-нибудь просматривал эти материалы?
– Не знаю.
– Не будете ли так любезны сообщить, ведёте ли вы какой-нибудь учёт того, что храните, и не скажете ли, кто за это досье расписывался? – раздраженно сказал Квиллер.
Служащая не спеша удалилась и вернулась позевывая:
– Никто за него не расписывался.
– Тогда где оно? – заорал он. – У вас должно быть досье на такую известную семью, как Тейты!
Другая служащая, привстав на цыпочки, крикнула через ряды стеллажей:
– Вы говорите о Джордже Верните Тейте? Это большое досье. Сюда приходил человек из Департамента полиции, чтобы с ним ознакомиться. Он хотел забрать его в управление, но мы сказали, что из помещения его нельзя выносить.
– Значит, он вынес его тайком, – сказал Квиллер. – Среди этих копов бывают нарушители. Где ваш босс?
– У него выходной, – ответила первая служащая.
– Ну так скажите ему, чтобы связался с департаментом полиции и получил досье обратно. Запомните?
– Что запомнить?
– Да ладно. Я уж ему лучше записку напишу.
ОДИННАДЦАТЬ
В воскресенье после полудня Квиллер повел Элкокови Райт на стадион и выслушал её точку зрения на бейсбол.
– Само собой, – заявила она, – основная притягательность этой игры – её эротичность. Весь этот символизм, понимаете, и эти чувственные движения…
На ней было нечто, сшитое ею из покрывала.
– Клиент миссис Мидди заказал его на кровать королевского размера, – пояснила она, – а доставили ложе королевского размера, так что покрывало не подошло и я превратила его в костюм.
Её модифицированное покрывало было из зелёного рубчатого вельвета с массой разбросанных там и сям плюшевых нашивок, похожих на ряды марширующих гусениц.
– Очень элегантно, – заметил Квиллер.
Коки тряхнула каскадом волос:
– Это не должно быть элегантным. Это должно быть сексуальным.
После обеда в ресторанчике (Коки съела крабовую ножку и несколько тушёных черносливин; Квиллер – полный обед из трёх блюд) репортёр сказал:
– Нынче вечером мы приглашены на вечеринку, и я, пожалуй, совершу кое-что необдуманное. Познакомлю вас с молодым человеком, который явно неотразим для женщин всех возрастов, размеров и конфигураций.
– Не беспокойтесь, – сказала Коки, легонько сжимая ему руку, – я предпочитаю мужчин постарше.
– Я не настолько уж постарше…
– Но вы такой зрелый. Это немаловажно для особы вроде меня.
Они доехали до «Виллы Веранда» в такси, держась за руки. У входа их с энтузиазмом встретил швейцар, которого Квиллер сегодня около полудня предусмотрительно снабдил чаевыми – по меркам «Виллы Веранда», небольшими, – но внимание служащего, одетого как прусский генерал девятнадцатого века, именно доллара и стоило.
Вошли в просторный холл – весь из беломраморных плит, зеркал и нержавеющей стали, – Коки одобрительно кивнула. Она вдруг притихла. Поднимаясь в лифте, Квиллер нежно приобнял её.
Дверь Дэвида им открыл японец в белом, при виде Квиллера в его глазах мелькнула искра узнавания. Никто и никогда не забывал репортёрских усов. Потом перед ними возник и сам хозяин, лучась обаянием, и Коки взяла Квиллера под руку. Он почувствовал её пальцы сжались, когда Лайк рокочущим баском, опустив веки, отвечал на его официальное представление Коки.
В квартире было полно гостей – клиентов Дэвида, болтавших о своих психоаналитиках, и приятелей-дизайнеров, обсуждавших испанскую выставку в музее и новый ресторанчик в греческом квартале.
– На выставке представлены просто чудные vargueno
[11]
времён Изабеллы…
– Этот ресторанчик напомнит вам то местечко в Афинах, близ Акрополя… ну, помните…
Квиллер повёл Коки в буфетную.
– Когда я с дизайнерами, – сказал он, – то чувствую, что я – в небывалой стране. Они никогда не обсуждают ничего серьёзного или неприятного.
– У дизайнеров всего две заботы: непредставленные образцы и медлительные поставки, – бросила Коки. – У них нет настоящих проблем. – Она презрительно скривилась.
– Такая недоброжелательность не может быть чисто профессиональной. Подозреваю, вы были обмануты дизайнером… однажды…
– Или дважды. – Она застенчиво поправила прическу.
– Попробуйте эти крабовые тарталетки, они очень острые.
Хотя Квиллер недавно и плотно пообедал, он с удовольствием отведал и салата из омаров, и коричневых хрустящих картофельных шариков с чесноком, присыпанных имбирем, и говядину на вертеле, и подогретых бутербродов с ветчиной на кукурузном хлебе. Он блаженствовал. Удовлетворённо взирал на Коки. Она ему нравилась – нравилось дерзкое её личико в обрамлении непокорных волос, нравилась её оленья грация…
Он глянул через её плечо на дверь гостиной, и Коки внезапно напустила на себя простодушный вид. Вошла Натали Нойтон.
Экс-супруга Гарри Нойтона была повсеместно пухленькой – исключая лишь несообразно узкую талию и тонюсенькие лодыжки. Лицо у неё было прелестно, как персик, а вокруг головы вились персикового цвета волосы.
– Как вам показался Дикий Запад, Натали? – спросил один из дизайнеров.
– Я не обратила на него внимания, – ответила она слабеньким, но пронзительным голоском. – Просто сидела целые дни в одном пансионате в Рено и работала над своим ковром. Я сделала один из этих косматых датских ковров – иголками сделала. Не хочет ли кто-нибудь купить какаово-сельдерейный ковёр ручной работы?
– А вы малость округлились, Натали.
– Ах, неужели?! Всё, что я делала, – работала над ковром и поедала арахисовое масло. Обожаю хрустящие тостики на арахисовом масле.
На Натали было платье под цвет волос – кокон из свободно ниспадающей шерсти с золотистыми проблесками. Плечи её окутывала того же тона накидка с длинной волнистой бахромой.
Коки, учинившая Натали пристальный осмотр, шепнула Квиллеру:
– Эту ткань она, верно, выткала сама в промежутке между сандвичами с арахисовым маслом. Ткань была бы куда элегантнее без этих металлических нитей.
– А как архитектор назвал бы этот цвет? – спросил он.
– Я назвала бы его жёлто-розовым слабой насыщенности и умеренной блескучести.
– А дизайнер назвал бы его морковно-сливочным, – отозвался он, – или цветом сладкого картофельного суфле.
После того как Натали наприветствовали, натерзали, натискали и напоздравляли все, кто её знал, Дэвид Лайк представил её Квиллеру и Коки.
