— Один — сегодня ночью, другой — шестнадцатого октября, — сказал Квиллерен. — Перезвони мне поэтому номеру, ладно?
Ожидая звонка, он заказал бутерброд с ветчиной и стал обдумывать ситуацию. Смерть пьяницы в пальто из старой попоны, возможно, была случайностью, но страх в глазах Мэри был настоящим и не вызывал сомнений. А то, что она так упорно настаивала на версии о несчастном случае, тоже давало пищу для размышлений. Но для убийства нужен мотив, и Квиллерена начинал все больше интересовать этот молодой человек кристальной честности и ничем не замаранной репутации. Журналист знал людей такого типа: внешне абсолютно респектабельных, а как приглядишься поближе…
Позвонил репортер из полиции.
— Октябрьский вызов — смерть от несчастного случая, — сообщил он, — но по второму я пока ничего не нашел. Может, позвонишь утром?
Квиллерен поднялся по возмущенно скрипящим ступенькам особняка Коббов, открыл дверь большим ключом и поискал взглядом котов. Они спали на голубой подушке на холодильнике, свернувшись в сплошной клубок меха с одним глазом, одним носом, одним хвостом и тремя ушами. Глаз открылся и посмотрел на Квиллерена. Он не удержался и погладил любимцев. Их шерсть была удивительно шелковистой, когда они расслаблялись, и во время сна всегда казалась темнее.
Вскоре журналист улегся в кровать, надеясь, что приятели из пресс-клуба никогда не узнают, что он спит в лодке-лебеде.
Тут-то он и услышал странный звук, похожий на тихий стон, — вроде мурлыканья котов, только более громкий. Воркование голубей? Тоже нет… В звуке была механическая регулярность, и, казалось, он исходил из стены за кроватью — стены, оклеенной страницами книг. Квиллерен вслушивался — сначала с интересом, потом лениво, — а потом монотонное гудение его убаюкало.
Он хорошо спал в первую ночь в доме Коббов. Ему снился приятный сон о гербе Макинтошей с тремя злобными котами и выцветшей красно-голубой раскраской. Хорошие сны Квиллерена всегда были цветными, а плохие — оттенка сепии, как старые гравюры.
Утром в субботу, медленно просыпаясь, журналист почувствовал на груди тяжелый груз. В первый миг, пока глаза еще не открылись и голова не прояснилась, ему привиделся железный гроб, который давит, душит, пригвождает к кровати. Проснувшись окончательно, Квиллерен встретился взглядом с парой немного косящих фиалковых глаз. На груди сидела малышка Юм-Юм, сжавшись в комок, легкий, как перышко. Он облегченно вздохнул, и ей понравилось, как поднимается его грудь. Она замурлыкала, протянула бархатную лапку и нежно дотронулась до Квиллереновых усов. Потом почесала макушку о щетину на подбородке журналиста.
Откуда-то сверху раздалась властная неодобрительная брань. Это, сидя на хвосте лебедя, вопил Коко: то ли заказывал завтрак, то ли осуждал Юм-Юм за фамильярность с мужчиной.
В батареях шипел и фыркал пар. Когда в этом старом доме включалось отопление, все здание начинало пахнуть печеным картофелем. Квиллерен встал, отрезал для котов кусок бифштекса и разогрел его с бульоном. Коко наблюдал за процессом приготовления пищи, а Юм-Юм носилась по комнате, убегая от воображаемого преследователя. На завтрак журналиста ждала сдобная булочка, ставшая за ночь неаппетитно резиновой.
Перекладывая мясо, нарезанное кубиками, в одну из оказавшихся на кухне старинных бело-голубых тарелок, он услышал стук в дверь. Там стояла Айрис Кобб и лучезарно улыбалась.
— Простите. Я вас вытащила из постели? — спросила она, увидев на Квиллерене красный
клетчатый халат. — Я услышала, как вы говорите с котами, и решила, что уже можно. Вот вам новая занавеска для душа. Вы хорошо спали?
— Да, кровать отличная.
Квиллерен вытянул верхнюю губу и дунул в усы, чтобы убрать кошачий волос, болтавшийся под носом.
— А я провела ужасную ночь. Си Си храпел, словно морской ревун, и я даже не смогла сомкнуть глаз. Вам, может быть, что-нибудь нужно? Все в порядке?
— Все хорошо, только вот исчезла моя зубная щетка. Я положил ее в стакан вчера вечером, а сегодня ее уже нет.
Айрис закатила глаза.
— Это Матильда! Она где-то ее спрятала. Поищите поблизости и обязательно найдете. Не хотите ли украсить комнату каким-нибудь антиквариатом?
— Нет, спасибо. Но мне поскорее нужен телефон.
— Можете позвонить от нас в телефонную компанию, они все сделают. Почему бы вам со мной не позавтракать? Я сделала для Си Си кукурузные оладьи, когда он уходил на работу. Осталось еще полкастрюли.
Квиллерен вспомнил булочку, приклеившуюся к влажной бумажной обертке, и принял приглашение.
Немного позже, пока он уничтожал яичницу с беконом и намазывал маслом горячие оладьи, Айрис рассказывала ему про антикварный бизнес.
— Помните зубоврачебное кресло, что было у вас в комнате? Си Си нашел его в подвале клиники, которую собирались сносить, и Бен Николас купил его за пятьдесят долларов. Потом Бен продал его Энди за шестьдесят. Потом Расс дал Энди за него семьдесят пять и обтянул сиденье новой кожей. Когда Си Си увидел обновленное кресло, он захотел его купить, и Расс отдал его за сто двадцать пять. А вчера мы получили за него двести двадцать.
— Неплохо, — сказал Квиллерен.
— Только не пишите об этом в газете.
— А вы все друг с другом в хороших отношениях?
— О, да. Иногда бывают ссоры, конечно. Вот как когда Энди уволил Расса за то, что тот пил на работе. Но скоро это забылось. Расс — это тот блондин, которого вы видели на аукционе. У меня тоже когда-то были прекрасные светлые волосы, но они поседели в ту ночь, когда я потеряла первого мужа. По-моему, с ними надо что-то сделать.
После завтрака Квиллерен позвонил в телефонную компанию и попросил установить телефон на Цвингер стрит, 6331.
— Вы долж-ны за-пла-тить пять-де-сят дол-ла-ров впе-ред, сэр, — пропел женский голос в трубке.
— Пятьдесят?! Вперед?! Никогда не слышал о подобном!
— Про-сти-те. Вы в зо-не три-на-дцать. Пла-та впе-ред.
— А зона тут еще причем? — заорал Квиллерен. — Мне нужен телефон немедленно, и я не собираюсь платить этот возмутительный залог! Я репортер из «Бега дня», и я сообщу об этом главному редактору.
— Ми-нут-ку, по-жа-луй-ста.
Он повернулся к хозяйке.
— Возмутительная наглость! Они требуют плату вперед за восемь месяцев!
— С жителями Хламтауна всегда так поступают, — кротко пожала плечами Айрис.
В трубке снова послышался голос.
— К вам при-е-дут сра-зу же. Про-сти-те, сэр.
Журналист все еще кипел от негодования, когда вышел из дома, чтобы продолжить расследование. К тому же его расстраивала потеря пера на шляпе. Он был уверен, что еще вечером оно торчало за лентой, но теперь исчезло, а без него твидовый головной убор с мягкими полями потерял всю свою прелесть. Осмотр комнаты и лестницы принес только катышек кошачьей шерсти и алую обертку от жвачки.
