Девушка изучающе посмотрела в его спокойные глаза, на опустившиеся пышные усы, и в ее голосе зазвучала забота:
— Вам не хватает вашей прежней работы, да, Квилл? Наверное, древности кажутся пресноватыми после привычных вам злободневных происшествий.
— Антиквариат — мое задание, — пожал он плечами. — Журналист освещает события, не думая, интересно это ему или нет.
Мэри опустила глаза.
— Энди был правшой, — сказала она, немного помолчав. — А какая разница?
Квиллерен изучал ее набросок.
— Так, стремянка здесь… А разбитая люстра тут. А шпиль, на который он упал, был… Слева от стремянки?
— Да.
Посреди мастерской? Странное место для такого опасного предмета.
— Но он был именно там. На краю свободного пространства, ближе к вещам, расставленным вдоль стен.
— Вы видели его там раньше?
— Не совсем там. Шпиль, как и все остальное, часто менял место. В день перед смертью Энди он стоял на верстаке. Гланц полировал медный шар.
— А люди знали о существовании шпиля?
— О, да. Все уверяли Энди, что он купил совершенно никчемную вещь. А он шутил, что какой-нибудь недотепа из богатого предместья станет подавать к столу крендельки на острие шпиля.
— А как он вообще появился у Гланца? Аукционист говорил, что из старого дома, предназначенного к сносу.
— Энди купил шпиль у Рассела Пэтча. Расс постоянно обчищает заброшенные дома. Кстати, так он и повредил ногу. Они с Коббом мародерствовали, как обычно, и Расс упал с крыши.
— Давайте-ка уточним, — сказал Квиллерен. — Энди не признавал краж, но с удовольствием покупал у воров? По закону эта вещь — опасная покупка.
Мэри пожала плечами, отчасти извиняясь за Энди, отчасти упрекая Квиллерена.
Журналист курил трубку и удивлялся этой женщине — то обезоруживающе искренней, то мгновенно замыкающейся в себе; гибкой, как ива, и сильной, как дуб; скрывавшейся под вымышленным именем; совершенно уверенной в некоторых подробностях и полностью несведущей в других; одновременно страстной и холодной.
Через некоторое время он спросил:
— Вас вполне устраивает заключение о том, что Энди погиб от несчастного случая?
Ответа не последовало — только загадочный взгляд.
— Это могло быть самоубийством.
— Нет!
— Это могло быть попыткой ограбления.
— Почему вы не оставите все как есть? — сказала Мэри, устремив на Квиллерена широко раскрытые глаза. — Если пойдут слухи, неизбежно пострадает Хламтаун. Вы понимаете, что это единственный район в городе, которому до сих пор удавалось сдерживать уровень преступности? Покупатели все еще чувствуют себя в безопасности, и я хочу, чтобы так оставалось. — В ее голосе послышалась горечь. — Глупо, конечно, с моей стороны думать, что у нас есть будущее. Город хочет снести все это и построить стерильные небоскребы. А пока мы — трущоба, и банки отказывают в кредитах тем, кто хочет улучшить положение.
— А ваш отец? — поинтересовался Квиллерен. — Он одобряет официальную политику?
— Считает ее весьма разумной. Понимаете, в Хламтауне никто не хочет видеть сообщества живых людей — только колонку мертвой статистики. А постучись власть имущие к нам в двери, они нашли бы не цифры, а семьи благонамеренных иммигрантов, обнаружили бы стариков, не желающих перебираться в новые районы, скромных бизнесменов вроде мистера Ломбардо — разных национальностей, рас, возрастов — и известное количество так называемых отбросов общества, в большинстве своем безобидных. Таким и должен быть район — кипящий острой сборной солянкой. Но у сильных мира сего вегетарианский склад ума — они боятся смешивать лук и морковку с говяжьей вырезкой.
— А кто-нибудь из вас пытался их переубедить?
— Си Си — пару раз, но что может сделать один человек?
— С вашим именем и влиянием вы бы могли, Мэри.
— Да папа и слушать об этом не станет! Ни за что! Знаете, как я записана в бюро лицензий? Продавец-антиквар! Вот уж смаковали бы это газеты!.. А видите вон тот чиппендейловский
[4]
стул у камина? Ему же цена двести тысяч! Но я — антиквар класса C, вот и все.
— Кто-то должен представлять район в муниципалитете, — сказал Квиллерен.
— Вы, несомненно, правы. У нас нет права голоса. — Она подошла к окну. — Взгляните на эти мусорные баки! В любой другой части города мусор собирают в задних аллеях, но в Хламтауне они, видите ли, слишком узки для уборщиков, и те требуют ставить уродливые контейнеры прямо на тротуары центральных улиц. Опорожнять баки должны по четвергам. Сегодня суббота, но мусор, как видите, все еще здесь.
— Это из-за погоды.
— Вы говорите совсем как городские бюрократы. Отговорки! Вот все, что мы слышим.
Квиллерен тоже подошел к окну. Действительно, улица представляла собой печальное зрелище.
— Вы уверены, что в Хламтауне такой уж низкий уровень преступности?
— Ни у кого из антикваров никогда не было серьезных проблем. Я не боюсь выходить по ночам из дому, потому что по улице всегда кто-то ходит. А некоторые из моих богатых клиентов из предместья боятся заезжать в собственные гаражи!
Журналист взглянул на возбужденную Мэри с новым уважением. Неожиданно у него вырвалось:
— Вы сегодня не заняты? Может быть, поужинаете со мной?
— Я буду ужинать с семьей, — с сожалением ответила она. — У мамы день рождения. Но я благодарна вам за приглашение. — Мэри достала из ящика письменного стола маленький серебристый предмет и вложила в руку Квиллерена.
— Сувенир из Хламтауна, — объяснила она. — Рулетка. Я даю их моим покупателям, потому что они всегда хотят знать высоту, ширину, глубину, длину, диаметр и периметр всего, что видят.
Квиллерен бросил взгляд на дальнюю стену.
— Я вижу, герб Макинтошей никто не купил.
Он решил не говорить, что тот ему снился.
— Герб все еще здесь и ждет вас. По-моему, вы предназначены друг для друга. Когда тот самый покупатель находит ту самую вещь, происходит что-то таинственное — как будто они влюбляются. Я вижу искры между вами и этим железом.
Он поглядел на Мэри и увидел, что она не шутит. Подергал усы, говоря себе, что сто двадцать пять долларов — это два костюма.
Мисс Дакворт сказала:
— Не обязательно платить за него до Рождества. Почему бы вам не взять его домой и не наслаждаться им на праздниках? Здесь он просто собирает пыль.
— Хорошо! — неожиданно для себя решился журналист. — Я дам вам двадцать долларов в залог.
