Хозяйка вышла Квиллеру навстречу, протянув руки и кокетливо склонив голову набок. Она столько лет кокетливо клонила её набок, что теперь одно её плечо было выше другого. Вчера Квиллер посчитал Аделаиду смешной и жеманной, сегодня, услышав её историю, он испытывал к этой женщине жалость, несмотря на её бирюзовое шифоновое платье, развевающиеся шарфы, квадратно-граненый оникс и бриллиантовые украшения.
– Так приятно видеть вас снова, мистер Квиллер, – проговорила она.
Он сел в кресло, и Фердинанд подал сильно разбавленный водой грейпфрутовый сок в граненом стакане. Квиллер поднял стакан.
– За изящных дам и заколдованные дворцы! – провозгласил он.
Маленькая печальная Графиня любезно наклонила голову.
– Как вы провели день? – спросила она.
– Я провел его в ожидании вечера, выбирая для вас эту безделицу. – Он подал ей бархатный мешочек.
С восторженными восклицаниями Графиня вытащила оттуда коробочку для пилюль.
– О мистер Квиллер. благодарю! Французский модерн! Я поставлю её в будуаре.
– Думаю, она не выбьется из того стиля, который вы создали. Скажите, на каминной полке – это случайно не ваза работы Рене Бюфо? – блеснул он только что полученными сведениями.
– Да, и она для меня очень дорога. В ней покоится прах моего милого папочки. Он был таким красивыми воспитанным джентльменом! И так любил возить меня в Париж: мы ходили в оперу, музеи, художественные галереи! Посещали светские салоны.
– Вы не встречались с Гертрудой Стайн?
– Были вхожи в её салон. Я помню поразительно красивых людей, которых мы у неё встречали. Думаю, это были писатели.
– Хемингуэй? Фицджеральд?
Она грациозно и беспомощно всплеснула руками.
– Столько времени прошло с тех пор. Простите, но я не помню.
В эту самую секунду объявился Фердинанд и угрожающе прорычал:
– Обед подан!
Обед был подан в круглой столовой, отделанной чёрными, бирюзовыми и зеркальными панелями, по периметру освещенной торшерами. На круглом чёрного дерева столе стояли квадратные тарелки. Подали креветок, которым предшествовал ломтик паштета, после креветок принесли любимое блюдо двадцатых годов, салат «Паради». После чего Фердинанд с медлительной уверенностью и презрительной миной, свидетельствующей о том, что он не считает всё это настоящей едой, приготовил на жаровне бананы по-фостерски.
Во время обеда разговор то и дело спотыкался; голоса в склепообразном зале звучали глухо. Квиллер почувствовал облегчение, когда они отправились в библиотеку пить кофе и играть в скрэбл. Там он поразил хозяйку тем, что принялся составлять дорогостоящие слова типа «фигляр» и «ферзь», утраивая свою сумму. Графиня играла хорошо и наслаждалась брошенным ей вызовом. За игровым столом она превратилась в совершенно иную женщину.
В конце концов она сказала:
– Это был изумительный вечер. Надеюсь, мистер Квиллер, увидеть вас снова.
– Отбросим формальности, – ответил он. – Вы можете называть меня Квилл. Это слово стоит семнадцать очков.
– Должна вас поправить, – весело откликнулась женщина. – Всего четырнадцать.
– Семнадцать, – настаивал Квиллер. – Я произношу его с двумя «л».
– Тогда зовите меня Зизу, как обращался ко мне только папа. Оно стоит двадцать три! – Её смех был настолько легкомысленным, что в дверях показался встревоженный Фердинанд.
– Зизу, можно попросить вас об одолжении? – спросил Квиллер, пользуясь её хорошим настроением. – Вчера я упомянул о том, что собираюсь написать о «Касабланке» книгу. Может быть, вы позволите сфотографировать вашу квартиру?
– А вы не хотите заснять заодно и её хозяйку? – ответила она шаловливо.
– С удовольствием. Сидящей на диване и разливающей чай.
– Это будет восхитительно. Что же мне надеть?
– Вы всегда обворожительны, что бы ни носили.
– У вас есть фотоаппарат?
– Да, но для такого дела не слишком подходящий. Я найму для этого профессионального фотографа. Он сделает несколько поразительных снимков ваших апартаментов.
– Он будет снимать все залы?
– Все, которые вы разрешите снять.
– Дорогой мой, как бы мне хотелось услышать одобрение моего милого папы!
Квиллер решил ответить за него.
– Он бы горячо это одобрил. К тому же есть ещё кое-что, что ваш отец посоветовал бы вам сделать. Он прекрасно понимал: здания, как и люди, устают от собственного возраста, и им необходимо обновление. Будь он жив, он увидел бы, что «Касабланка» нуждается в капитальном ремонте: от крыши до подвала.
Шокированная подобным предположением, Графиня принялась перебирать пальцами украшения.
– Я нахожу свою квартиру вполне… вполне удовлетворительной.
– Это потому, Зизу, что вы никогда не выходите за медные двери. Наверное, это больно слышать, но ваш дворец в скверном состоянии, и есть люди, считающие, что его нужно снести.
Она застыла.
– Этого никогда не будет, – наконец произнесла она.
– Некоторые, играющие с вами в бридж, ведь просят вас продать здание? Если вы уступите им, они снесут «Касабланку». Чтобы её спасти, вам необходим партнер – некто, болеющий за здание так же, как и вы («Аккуратнее, – подумал он, – звучит точно предложение руки и сердца. Ферди-Бык стоит за углом и подслушивает».) Финансовый партнер, – продолжил Квиллер, – который вложит деньги в ремонт и восстановит «Касабланку» в её первоначальной красоте. Ваш отец одобрил бы подобное партнерство. Когда он строил здание в тысяча девятьсот первом году, его партнером был архитектор. А теперь финансовый партнер вдохнёт в «Касабланку» новую жизнь.
По выражению глаз Графини Квиллер понял, что он зря старается: эти мозги были настроены разве что на «большие шлемы» и утроения очков в скрэбле. Лицо оставалось непроницаемым. Она ускользала.
Видимо почувствовав приближение кризиса, неуклюже появился Фердинанд.
– Подать чай?
И снова Графиня кокетливо склонила головку набок и спросила голосом актрисы-дебютантки:
– Не хотите ли перед уходом, мистер Квиллер, чашечку ромашкового?
– Нет, благодарю, – проговорил он, , поднимаясь. – Это был замечательный вечер, но мне пора, мисс Пламб. – Он поклонился, и угрюмый дворецкий проводил его до дверей.
Пощипывая кончики усов, Квиллер спустился на первый этаж в роскошном лифте, а поднялся на четырнадцатый в гнетущих тисках Зеленого. Не обратив внимания на приветствующего его Коко, он прошёл к телефону и позвонил Полли Дункан.
– Я раздавлен! – провозгласил он без предисловий. – Преподнёс Графине идею реставрации и наткнулся на глухую стену.
