– Конечно, нет. – Сейчас Квиллер как никогда стремился жить по соседству с Полли.
– Там есть потайной танцевальный зал, – сказал Джуниор, стремясь подсластить сделку.
– Как раз то, что мне надо! Могу я въехать туда до того, как выпадет снег?
– Сразу же, как только я стану собственником.
– Хорошо, Джуниор. Вы с Джоди идёте на премьеру?
– А как же!
К тому времени, когда Квиллер переоделся в тёплую домашнюю куртку и ознакомился с политическими новостями, сиамцы начали приходить в себя: они
зевали, потягивались, умывались, умывали друг друга и заявляли о своём желании поесть.
– Ах вы негодники? – воскликнул он. – Так напугать меня! Что вы сделали с Крошкой Тимом?
Игнорируя его вопрос, коты пошли на пункт раздачи пищи и уставились на пустые миски, словно говоря: «Гдe наша еда?»
Пока Квиллер готовил им еду, Коко с громким и враждебным воем вскочил на кухонный стол, с которого мог смотреть в окно, и уставился на тёмный лес. Стоя на задних лапах, он вытянулся и напружинился, уши стали торчком, а хвост застыл в форме вопросительного знака.
– В чём дело, старина? Что ты там увидел? – поинтересовался Квиллер.
Между деревьями мелькали огни – фары автомобиля, медленно двигавшегося по ухабистой дороге от стоянки перед театром. Квиллер посмотрел на часы. Репетиция уже должна была закончиться, и Двайт вполне мог заглянуть к нему, чтобы ещё раз посплетничать о Мелинде. Но почему Коко вёл себя так недружелюбно? В прошлый раз он ничего не имел против Двайта, и ему не впервые приходилось видеть загадочные пляшущие огни в лесу. Квиллер включил прожекторы у входа.
– О нет! – воскликнул он. – Коко, ты, как всегда, прав.
Прожекторы осветили элегантную серебристую спортивную машину, из которой вышла Мелинда. Квиллер пошёл встретить её, но отнюдь не затем, чтобы продемонстрировать гостеприимство, а лишь с целью провести к входной двери.
Если она упорствует в своей навязчивости, то пусть всё будет в рамках официальной вежливости. Он подошёл к ней и подождал, чтобы она заговорила первой, морально готовя себя к обычному нахальному приветствию.
Мелинда удивила его.
– Привет, Квилл, – весело сказала она. – Мы только что закончили генеральную репетицию. Двайт рассказал мне о твоём амбаре, и я не утерпела, так мне захотелось увидеть его.
– Подойди к парадному крыльцу и величественно войди в него, – проговорил он холодно. Хотя это амбар был величественным, а вовсе не его гостья, облачённая в драные джинсы, выцветшую трикотажную рубашку и наброшенный на плечи потрепанный свитер – обычный репетиционный костюм. Ночной воздух пропитался знакомым запахом её духов.
– Я помню этот сад с детства, – сказала Мелинда. – Мы с братом часто ездили по этой дороге на велосипедах, высматривая яблоки, но они всегда оказывались червивыми. Папа запрещал нам заходить в амбар: он кишел летучими мышами и грызунами.
Открыв входную дверь, Квиллер вошёл и повернул единственный выключатель, который осветил весь амбар с его подъемами и спусками, эффектными пандусами, чердаками и балками.
– О-о-о-оx! – воскликнула Мелинда – именно так обычно реагировали все гости.
Квиллер заметил, что сиамцы унеслись вверх по пандусам и исчезли, даже не дождавшись ужина.
– Ты бы мог устраивать здесь грандиозные приёмы, – сказала она.
– Я не из тех, кто любит устраивать приёмы, просто мне нравится, когда много места, а кошки с восторгом носятся повсюду над моей головой. – Он старался показаться ей нудным и неинтересным.
– Где же твои милые крошки?
– Вероятно, где-то наверху. – Он не трогался с места, Мелинда воздерживалась от своих дерзких острот
и была непривычно вежлива.
– Эти гобелены великолепны. Ты сам до них додумался?
– Нет. Весь интерьер оформляла Фран Броуди… Не хочешь ли… стакан яблочного сидра?
– Звучит заманчиво. – Она бросила висевшую на плече сумку на пол, а свитер на стул и свернулась калачиком на диване. Когда он принёс поднос, Мелинда сказала: – Квилл, я хочу поблагодарить тебя за то, что ты купил картины моего отца.
– Я здесь ни при чём. Их приобрел Клингеншоеновский фонд для выставки.
– Но это наверняка была твоя инициатива. Оцененные по сто долларов каждая, они принесли мне сто одну с половиной тысячу долларов. Фокси Фред продал бы всё за тысячу.
– Эта идея принадлежала Милдред Хенстейбл. Будучи художницей, она оценила картины по достоинству.
Разговор сходил на нет. Он мог бы оживить его, задавая вопросы о готовящемся спектакле, о распродаже, о клинике и о её жизни в Бостоне. Он мог бы проявить больше радушия, но это только затянуло бы визит, а он надеялся, что, выпив стакан сидра, она уедет. Но Мелинда не торопилась, вела себя изысканно вежливо, и он подозревал, что это неспроста.
Она сказала:
– Я сожалею, Квилл, что на прошлой неделе так досаждала тебе по телефону. Думаю, я была пьяна. Прости меня.
– Разумеется, – кивнул он. А что ещё он мог сказать?
– Ты когда-нибудь вспоминаешь, как мы славно проводили время? Я помню этот безумный обед у Отто в его «Вкусной еде»… и вечеринку в моей квартире, когда из Всей мебели у меня была только кровать… и торжественный приём с дворецким и музыкантами. Да, а как поживает эта славная миссис Кобб?
– Она умерла.
– Печально. Знаешь. Квилл, знакомство с тобой было самым ярким событием во всей моей жизни. Правда! Как жаль, что оно длилось так недолго. – Она внимательно посмотрела на него. – Я считала, что ты именно тот мужчина, который мне нужен, и продолжаю так считать.
Грустное от природы выражение на лице Квиллера придавало ему отрешенный вид, к тому же он вспомнил мудрый совет своей матери: если нечего сказать, молчи.
Пока длилось это искусственное молчание, Мелинда пристально смотрела на свой стакан с сидром, а он изучал вставленные в рамки эстампы с изображением животных. В конце этой затянувшейся паузы он спросил:
– Как прошла генеральная репетиция? Она вышла из задумчивости:
– По мнению Двайта, достаточно плохо, чтобы гарантировать хорошую премьеру. Ты придёшь?
– Да, я всегда вожу компанию друзей на премьеры.
– Зайдёшь за кулисы после спектакля?
– К сожалению, – сказал он, – я пишу на него рецензию для газеты и сразу же уеду домой, чтобы скорее напечатать.
Мелинда оглядела амбар:
– Куда подевались киски? Мне бы хотелось увидеть их перед уходом. Я всегда обожала малышку Юм-Юм.
Насколько Квиллер помнил, эти две представительницы женского пола игнорировали друг друга.
