АНТИКВАРИАТ НУАЗЕТТ
ПАРИЖ — ПАЛМ-БИЧ
Надпись возбудила у него любопытство. С чего бы антиквару, аккредитованному в Париже и на Палм-Бич, избирать Грушевый остров в качестве летней резиденции?
Обнаружились и другие надписи, которые его заинтересован. Одна из них висела на окне и сообщала «Открыто», когда лавка была закрыта, а теперь, перевернутая, гласила «Закрыто», когда лавку открыли. Ещё какие-то слова были начертаны на стеклянной двери:
ДЕТИ БЕЗ СОПРОВОЖДЕНИЯ ВЗРОСЛЫХ
НЕ ДОПУСКАЮТСЯ
В магазине не было покупателей, и он догадался почему. Нуазетта продавала только антиквариат — ни открыток, ни ирисок, ни футболок. Он не спеша, как бы между прочим, вошёл в лавку, скрывая свой горячий интерес к маскам, — первое правило поведения у антикваров, как ему говорили. Для начала он ощупал дно какого-то блюда и поднял к свету кусочек хрусталя, словно знал, что делает.
Краешком глаза он увидел женщину за письменным столом, читавшую французский журнал. Она навряд ли была дружелюбной простушкой, какую можно было бы ожидать встретить на острове в четырехстах милях от чего бы то ни было. В ней чувствовался безупречный стиль, который у него ассоциировался с парижским: тёмные волосы, зачесанные назад, чтобы выделить красивое худощавое лицо; блестящие глаза необычного орехового цвета; крохотные бриллиантовые сережки.
— Добрый вечер, — сказал он медовым голосом, приберегавшимся для женщин, на которых он хотел произвести впечатление.
— Ах! Пардон! — вскрикнула она. — Я не видела, как вы вошли.
Ее четкий выговор указывал: Париж, а когда она встала и вышла из-за стола, её нефритово-зелёная шёлковая блузка и предельно короткие белые брюки сообщили: Флорида.
— У вас тут есть кое-какие интересные вещицы, — сказал он, мысленно сопоставляя их с пластиковыми грушами и громадными непристойными плакатами в соседней лавчонке.
— Ах! Вы что-нибудь коллекционируете?
— Ничего конкретного. Я проходил мимо раньше, а ваша дверь была закрыта.
— Извините, я была далеко, подкреплялась.
Она подошла к закрытой витрине, где за стеклом виднелись какие-то фигурки.
— Вас интересует доколумбовская керамика? Я выну их из витрины.
— Нет, спасибо. Не беспокойтесь. Я просто присматриваюсь.
Он ещё какое-то время бессмысленно пошатался по лавке, прежде чем спросить:
— Эти маски на окне — из чего они сделаны?
— Это кожевенные изделия, очень старый венецианский промысел, требовавший величайшей точности. Они пришли ко мне из коллекции известного французского киноактера, но я, к сожалению, не имею права называть его имя.
— Хмм, — произнёс Квиллер без всякого видимого энтузиазма. Затем приподнял обычную на вид вещицу из зеленого стекла. — А это что такое?
— То, что называют стеклом времён депрессии.
Прямоугольный подносик зелёного стекла пробудил в нём смутные воспоминания. В его детстве такой подносик стоял на материнском комоде. Мать говаривала: «Джеймси, ты ведь хороший мальчик, принеси мне очки с подносика для шпилек у меня на комоде». Он никогда не видывал на подносике шпилек, но отчётливо помнил узор, выдавленный на стекле.
— Сколько вы за него просите? — спросил он.
— Двадцать пять долларов. У меня есть сервиз для ланча с таким же узором — и я уступлю его вам по очень сходной цене, если вы возьмете весь комплект.
— А сколько вы просите за маски?
— Триста. Вы как-то связаны с театром?
— Я журналист, но интересуюсь драмой. Я здесь, чтобы описать кое-какие особенности островной жизни. А как идет ваш бизнес?
— Поглазеть сюда приходят многие, но сейчас пока не сезон. Знатоки ещё не прибыли.
С показной небрежностью Квиллер обронил:
— Пожалуй, позвольте-ка мне поглядеть эти маски поближе.
Она вынула из витрины Комедию, и его удивило, какая она легкая (а ведь казалась тяжелой) и какая мягкая на ощупь (а казалась твердой). Он боялся сделать невольное замечание или измениться в лице.
— Если они вам и в самом деле нравятся, — сказала продавщица, — я сделаю вам небольшую скидку.
— Что ж… Позвольте мне подумать… Можно спросить, что занесло вас на остров?
— Ах да. У меня лавка во Флориде. Мои клиенты летом летят на север, вот и я лечу на север.
— Хорошо вас понимаю. — Выдержав паузу, он спросил: — Какова же максимальная скидка, которую вы можете сделать?
— Для вас — два семьдесят пять, потому что вы, по-моему, разбираетесь.
Он колебался.
— А сколько вы возьмёте за подносик зелёного стекла?
— Пятнадцать.
Он колебался.
Тогда Нуазетта сказала:
— Если вы возьмете маски, стеклянный подносик я вам отдам даром.
— Соблазнительное предложение, — сказал он.
— К тому же есть вероятность, что вы вернётесь и возьмете сервиз для ланча.
— Что ж… — неохотно выдавил он. — Чеки вы принимаете?
— Если вы предъявите, например, водительские права.
— На кого мне выписать чек к оплате?
— На «Антиквариат Нуазетты».
— Нуазетта — это вы?
— Таково моё имя.
Она завернула маски и подносик в парчовую бумагу и положила их в изящный пакет.
— Вы с вашей лавкой, — сказал он, уходя, — прекрасный материал для моей газеты на материке — «Всякая всячина». Сможем мы провести интервью?
— Ах! Сожалею, но я не люблю персональной рекламы. Благодарю и приношу извинения.
— Что ж, всё верно. Я понимаю. У вас есть визитная карточка?
— Увы, нет. Я заказала несколько карточек, но они ещё не прибыли. Не знаю, чем объясняется задержка.
Поднимаясь по Дороге Западного побережья, Квиллер частенько касался своих усов: его интерес к Нуазетге перерос в подозрение. Ассортимент у неё скудный, клиентов мало, если не сказать никого, цены, кажется, высоковаты, хотя… что он знал о ценах? Он знал, что ему нравится, вот и всё, а эти маски ему нравились.
В небе над Дорогой Западного побережья загорался эффектный закат. Даже гостиница «Домино» в розовом отблеске выглядела менее отталкивающей, а все качели на крыльце были заняты качавшимися в ожидании красочного шоу зрителями. Деревянные двухместные качели музыкально, но не в тон поскрипывали на цепях. Когда Квиллер пересекал крыльцо гостиницы, чтобы повидать Лори, ему нежно улыбнулись две седовласые женщины, а Хардинги помахали ему рукой.
— Как пообедал? — спросила Лори.
— Великолепно! Съел гумбо с креветками, зашёл в антикварную лавку и купил подносик для карандашей тебе на конторку — стекло времён депрессии, примерно тысяча девятьсот тридцатый.
