Воспользовавшись случаем, Гоблин вложил всю силу в удар, надеясь, что он станет последним. Бил с правой стороны, Терпухин уже не успевал ни отклониться в сторону, ни отвести угрозу саблей. Инстинктивно выставил правую — это был единственный шанс уберечь голову. Раздался хруст гипса и заново ломающейся кости.
Этот хруст усыпил на секунду бдительность врага. Гоблин не мог поверить, что в момент такой острой боли человек способен перейти в атаку.
Занес лом, чтобы всадить острие меж терпухинских ребер, и тут старая казачья сабля рассекла ему грудь от ключицы до самого пупа.
Атаман мог отчетливо видеть результат своего удара — лишняя одежда здесь не мешала.
Для нормального, крепкого человека все должно было кончиться за несколько секунд. Но Юрий твердо знал, что жизней у врага несколько, и рубанул еще раз.
Гоблин грохнулся на лед вместе с «Харлеем».
Возможно, за время долгой схватки мотоциклы разогрели лед бесконечными виражами, теплом, идущим от движков. Во всяком случае, прочный покров треснул.
Нога Гоблина и заднее колесо мотоцикла окунулись в воду, где плавали несколько ледяных осколков. «Харлей» медленно соскальзывал в образовавшуюся прорубь, а вот хозяину этого не позволили.
Волки, как по команде, выскочили из-за кустов, в несколько прыжков достигли цели. Атаман, шатаясь, побрел к своему мотоциклу. Неизвестно, смог бы ли он сейчас сопротивляться стае.
Но его волки не трогали, они по запаху учуяли виновного и рыча рвали его части.
Потеря крови дала о себе знать, как только напряжение схватки спало. Кое-как проволакивая свое тело к мотоциклу, Атаман на каждом шагу проваливался в небытие и снова выныривал. Хотел сунуть за пояс саблю, но пальцы никак не разжимались. Он вытер ее о полу куртки, и уцелевшая часть надписи проступила снова:
«За Веру и Берн…»
