— А статьи он пишет хорошие?
— Он так думает, — Арчи заёрзал на стуле. — Ходят слухи, что «Прибой» хорошо застраховал этого парня.
— Чем так ценен критик по искусству?
— У него, несомненно, есть черточка, которую так ценят газеты, — любовь к полемике. Его рубрика собирает сотни писем в неделю, не сотни — тысячи!
— Какого типа письма?
— Бывают сердитые, бывают сахарные, бывают истеричные. Одни читатели его терпеть не могут, другие считают величайшим знатоком искусства, и они постоянно бранятся друг с другом. Он умудряется держать в напряжении весь город. Знаешь, что показали последние исследования? Его рубрика по искусству привлекает больше читателей, чем отдел спортивных новостей! Мы оба знаем, что это ненормально.
— В вашем городе, должно быть, полно поклонников искусства, — заметил Квиллер.
— Тебе вовсе не обязательно разбираться в искусстве и любить его. Тут достаточно любить запах крови.
— Из-за чего разгорелся весь этот сыр-бор?
— А кто его знает!
— Я могу понять, когда спорят из-за спорта или политики, однако искусство это всего лишь искусство, разве не так?
— Я тоже так раньше думал, — ответил Арчи. — Когда я только пришел в газету, то наивно полагал, что искусство представляет определенную ценность — для красивых людей с красивыми мыслями. Что и говорить, я быстро расстался с этой иллюзией! Искусство стало массовым. В этом городе оно стало самым блестящим капризом и прихотью после карточной игры, и любой может поиграть в него. Сейчас наши сограждане покупают картины вместо бассейнов.
Квиллер помешивал лёд в стакане с томатным соком и размышлял о подоплёке дела, которое ему поручила газета.
— Кстати, как зовут того критика? — спросил Квиллер.
— Джордж Бонефилд Маунтклеменс Третий.
— Повтори ещё разок, пожалуйста!
— Д. Б. М. Третий.
— Невероятно! Он всегда ставит под статьями все три своих имени?
— Все три имени, все восемь слогов, все двадцать шесть букв плюс номер! Дважды в неделю мы пытаемся втиснуть его имя в столбец стандартной ширины, и это никогда у нас не получается! И он не разрешает никаких аббревиатур, ни дефисов, ни сокращений.
Квиллер кинул на Арчи быстрый взгляд:
— Ты не очень его жалуешь, а?
Арчи пожал плечами:
— Я могу обращать на него внимание, могу и не замечать. На самом деле я никогда не видел этого парня. Я видел только художников, которые приходили к нам в отдел, сгорая от желания дать ему в зубы.
— Д. Б. М. Третий! — Квиллер в изумлении покачал головой.
— Даже одно его имя порой приводит в бешенство некоторых наших читателей, — сказал Арчи. — Они хотели бы знать, кто он такой.
— Продолжай, продолжай, мне начинает нравиться моя будущая работа. Шеф сказал, что это будет прекрасная, чистая работа, и я начал уже было опасаться, что мне придется работать в компании с кучей святых.
— Не позволяй ему надуть тебя. Все художники в этом городе ненавидят друг друга, все поклонники искусства разделились на два лагеря. Кроме того, все здесь играют грубо. Это очень похоже на футбол, только больше грязи. Ругань, нападки из-за угла, двойная игра. — Арчи спустился с табурета. — Ладно, давай-ка отведаем сандвич с говядиной и кукурузой.
Кровь нескольких поколений шотландских гвардейцев, которая текла в жилах Квиллера, начала понемногу закипать. Его усы почти улыбались.
— Хорошо, я берусь, — сказал он. — Я берусь за эту работу.
ДВА
Это был первый день работы Квиллера в газете «Дневной прибой». В отделе публицистики его посадили за письменный стол цвета зеленого горошка и обеспечили желтым карандашом. На бледно-зелёном телефоне он заметил сделанное через трафарет официальное напоминание: «Будь вежлив и внимателен по отношению к людям».
Он испытал пишущую машинку цвета зелёного горошка, напечатав: «Большинство убийств совершается после полуночи». Затем позвонил в гараж редакции и заказал машину для поездки на Холмы Потерянного Озера.
Роскошный особняк Галопея находился в пятнадцати милях от города, и, добираясь до него, Квиллер ехал по спокойным предместьям мимо побуревших после зимы ферм с небольшими пятнами снега на промёрзлой земле.
У него было достаточно времени для того, чтобы обдумать своё интервью с Кэлом Галопеем, и ему было интересно, сработает ли опять «метод Квиллера». В былые времена он прославился особым подходом к людям, который состоял, с одной стороны, из понимания и сочувствия, а с другой — из профессионального любопытства и профессиональной же напористости. Всё это позволяло с одинаковым успехом добиваться доверия пожилых леди, юных преступников, симпатичных девушек, директоров колледжей и жуликов.
Тем не менее, перед встречей с Галопеем он чувствовал себя несколько неуверенно. Прошло немало времени с тех пор, как он брал интервью в последний раз, и художники не были его специальностью. Он подозревал, что они разговаривают на каком—то таинственном языке. С другой стороны, Галопей был руководителем рекламного агентства и мог запросто перехватить информацию, размноженную на ксероксе и подготовленную его отделом по связям с общественностью. Усы Квиллера вздрогнули.
Он привык составлять в голове первые строки интервью — Квиллер редко их использовал, но всё равно делал это полезное домашнее задание.
Сейчас по дороге на Холмы, продумывая разговор с Галопеем, он решил, что можно начать статью так: «Когда Кэл Галопей в конце рабочего дня снимает деловой костюм руководителя агентства, он забывает об ожесточенной борьбе в мире рекламы и расслабляется…»
Нет, это банально.
Он попробовал опять: «Миллионер, руководитель рекламного агентства, имеющий прекрасную жену (34 — 22 — 32) и два плавательных бассейна (согласно легенде, один наполнен шампанским), признаётся в том, что живёт двойной жизнью. За писанием детских портретов скрывается…» Нет, это отдает «желтизной».
Квиллер припомнил свое недолгое пребывание в журнале «Новости» и предпринял очередную попытку составить зачин в стиле, который оказался удачным в одной давней публикации: «В галстуке и сшитой на заказ итальянской спортивной рубашке, красивый, седой, ростом шесть футов два дюйма, царь рекламной империи проводит своё свободное время…»
Квиллер предположил, что человек такого уровня должен быть высоким, седым и производить глубокое впечатление. Возможно, его украшает зимний загар.
«В голубом галстуке, подчеркивающем его карибский загар…»
Дорога на Холмы внезапно закончилась массивными железными воротами в стене из булыжника, производившей впечатление неприступной и дорогой.
Квиллер притормозил и осмотрелся в поисках сторожа.
