В два часа я прогулялась через улицу.
Спиро всосал воздух, когда увидел меня, и инстинктивно крепче прижал покалеченную руку к груди. Движения его были неестественно резкие, лицо потемнело, а у меня невольно возникли ассоциации. Он был похож на крысу в лабиринте, карабкающуюся через преграды, тычущуюся в тупики в поисках выхода.
У чайного столика в одиночестве стоял мужчина. Лет сорока, среднего роста, средней комплекции, крепко сбитый. На нем были спортивные пиджак и брюки. Я его прежде уже видела. Я минуту потратила, чтобы вспомнить. Он был в гараже, когда оттуда в мешке выволакивали тело Муги. Я предположила, что он из отдела убийств или, может, из отдела нравов, а возможно и федерал.
Я подошла к нему и представилась.
Он протянул руку.
– Энди Рош.
- Вы работаете с Морелли.
Он застыл на мгновение, рефлекторно перегруппировываясь, потом резко выдал.
– Иногда.
Я отбила подачу.
– Федерал.
- Государственное казначейство.
- Вы собираетесь торчать внутри?
- Как можно дольше. Мы принесли поддельное тело. Я безмерно опечаленный брат усопшего.
- Очень умно.
- Этот парень, Спиро, всегда такой дерганный?
- Вчера у него был паршивый день. Видать, ночью не выспался.
Глава 12
Замечательно. Получается, что Морелли ни словом не обмолвился мне об Энди Роше. Вот это была новость. Свои карты Морелли не показывал. Таков был его стиль. Не раскрывать все карты никому. Ни своему боссу, ни товарищам по работе, и уж точно не мне. Ладно, ничего личного. В конце концов, цель была – поймать Кенни. Меня больше не заботило, как это свершится.
Я отступила от Роша и перекинулась несколькими словечками со Спиро. Да, Спиро все еще хотел, чтобы я его сдавала на хранение. И нет, от Кенни ничего не слышно.
Я воспользовалась дамской комнатой и вернулась к «бьюику». В пять часов я свернула дела, поскольку ни на что не была годна из-за стоящего перед глазами образа бабули Мазур с воткнутым в руку ножом для колки льда. Я вернулась домой, покидала кое-какое бельишко в корзину, обновила макияж, добавила гель на волосы, обсушила их и поволокла корзину с бельем в машину. Потом вернулась назад, взяла Рекса, включила автоответчик, оставила свет на кухне и закрыла дверь. Я знала лишь один-единственный способ защитить бабулю Мазур - это переехать жить обратно к родителям.
- Что это? – спросила матушка, увидев стеклянную клетку хомяка.
- Я поживу у вас несколько дней.
- Ты ушла с работы. Слава тебе, Господи! Я всегда считала, что так лучше.
- Я не бросила работу. Мне только нужна смена обстановки.
- В твоей комнате я уже поставила швейную машинку и гладильную доску. Ты ведь сказала, что никогда домой не вернешься.
Я обеими руками обхватила клетку.
– Я была неправа. Мне захотелось домой. Обойдусь как-нибудь.
- Фрэнк, - заорала моя матушка. – Иди, помоги Стефани. Она снова к нам переезжает.
Я протолкнулась мимо нее и стала подниматься по лестнице.
– Только на несколько дней. Это временно.
- Стелла Ломбарди тоже так говорила своим родителям, и вот три года прошло, а она все еще живет с ними.
Я почувствовала, как где-то глубоко внутри возникает желание завизжать.
- Если бы ты хоть намекнула заранее, я бы прибралась, - пожаловалась матушка. – И покрывало новое постелила бы.
Я открыла дверь коленом.
– Мне не нужно новое покрывало. И это сойдет.
Потом, маневрируя, пробралась через хлам, загромоздивший маленькую комнатку, и поставила клетку с Рексом на кровать, пока расчищала верх комода.
– Как Бабуля?
- Дремлет.
- Уже нет, - донеслось из комнаты Бабули. – Столько шума развели, что и мертвого разбудите. Что творится-то?
- Стефани переезжает домой.
- Что это ей так приспичило? Здесь чертовски скучно. - Бабуля заглянула ко мне в комнату. – Ты не беременна, верно?
Надо заметить, что бабуля Мазур раз в неделю делала завивку. И в промежутке от одной до другой процедуры она вынуждена была спать, свесив голову с кровати, вследствие чего маленькие валики хоть и теряли аккуратный вид по мере того, как неделя проходила, но никогда не казались совсем растрепанными. Сегодня же она выглядела так, будто сбрызнула волосы крахмальным спреем и прошлась внутри аэродинамической трубы. Платье после сна помялось, на ногах у нее были розовые велюровые шлепанцы, а левая рука забинтована.
- Как твоя рука? – спросила я.
- Начинает дергать. Думаю, надо бы еще тех таблеток принять.
Даже с гладильной доской и швейной машинкой, оккупировавшими кучу места, моя комната не претерпела особых изменений за последние десять лет. Это была комнатушка с одним окном. Занавески на окне были белые с прорезиненной прокладкой. В первую неделю мая их снимали, чтобы почистить. Стены выкрашены в пепельно-розовый цвет. Отделка была белой. Двуспальная кровать покрыта стеганным, в розовых цветочках, покрывалом, ставшим мягким и выцветшим от времени и многократной стирки. У меня имелся маленький платяной шкаф, наполненный одеждой по сезону, комод из клена и прикроватная тумбочка из того же дерева с лампой молочного стекла. Моя фотография на окончание школы все еще висела на стене. А так же фото участницы парада. Я так никогда толком не освоила искусство вращения палочками, зато в совершенстве владела ногами, когда меня выпускали на футбольное поле. Однажды прямо посередине парада я выронила палочку, и она залетела в группу тромбонистов. Воспоминания об этом событии до сих пор вызывают во мне дрожь.
Я приволокла корзину с бельем и запихнула ее в угол. Дом наполняли запахи пищи, и слышалось бряцание посуды. Папаша путешествовал по телевизионным каналам в гостиной, состязаясь в уровне громкости с кухонной деятельностью.
- Заткни его, - прокричала матушка папаше. – Ты нас сделаешь глухими.
Папаша сосредоточился на экране, притворяясь, что не слышит.
К тому времени, когда я села за стол обедать, во мне все кипело, и у меня подергивалось левое веко.
- Разве это не замечательно? – заметила матушка. – Все собрались за столом. Жаль, что Валери нет с нами.
Моя сестрица Валери уже лет сто была замужем за одним и тем же мужиком и имела двоих детей. Валери была, что называется, нормальной дочерью.
Бабуля Мазур сидела прямо напротив меня и откровенно пугала своими все еще растрепанными волосами и сосредоточенно обращенным внутрь себя взором. Как сказал бы папаша, свет горел, а никого дома не было.
