— Мы могли бы поговорить о Мии.
— Нет, — резко возразила Джуд. Она давным-давно убедилась, что разговоры о Мии только обостряют боль.
— Вам нужно говорить о ней. Вам нужно вспоминать ее и горевать.
— Я только и делаю, что горюю.
— Нет. Ваше горе напоминает артерию, зажатую тисками. Если вы не снимите тиски и не освободите поток, ваша рана никогда не залечится.
— Значит, так тому и быть, — устало произнесла Джуд, откидываясь на спинку кресла. — Тоже мне, удивили. Может, лучше поговорим о Майлсе? На прошлой неделе мы занимались любовью. Это ведь хороший знак, как вы думаете?
Харриет вздохнула и сделала пометку в блокноте.
— Да, Джуд. Это хороший знак.
* * *
Каждый день после садика Грейс отправлялась в группу продленного дня «Глупый мишка», пока папа учился в школе для больших мальчиков.
В хорошие дни, как сегодня, их выводили поиграть на пляж, но миссис Скиттер заставляла всех держаться за шершавую желтую веревку. Как будто они малыши.
Как всегда, Грейс шла первой, сразу за учительницей. Она слышала, как другие дети смеются, разговаривают, возятся, но к ним не присоединялась, просто шла себе, уставившись в огромный зад миссис Скиттер.
Дойдя до пляжа, миссис Скиттер собрала всех десятерых ребят в кружок перед собой.
— Правила вы знаете. В воду не заходить. Не драться. Сегодня поиграем в классики на песке. Кто хочет помочь мне начертить квадратики?
Вверх поднялись руки, дети завопили: «Я, я, я!», запрыгали на месте. Они напомнили Грейс птенцов, которых она видела на выставке, куда водил ее папа. Чик-чирик.
Она пошла к своему месту. Все знали, что она любит сидеть там, на коряге в песке, куда не докатывались волны. Иногда, если повезет, она видела краба или плоского морского ежа. Но чаще всего она просто разговаривала со своей подругой.
Грейс посмотрела на розовую ленточку, которую носила на запястье. В самом центре, где когда-то были часики «Минни Маус», папа приделал маленькое круглое зеркальце, размером с крошечную детскую ладошку. Лучший подарок, который ей когда-либо доставался. Он позволил ей выходить из своей комнаты. А то раньше она часами выстаивала перед зеркалом, разговаривая со своей подругой Ариэль — принцессой с другой планеты.
Грейс не была глупой. Она знала, что некоторые дети смеялись над ней из-за ее невидимого друга, но ей было все равно. Это они глупые, а не она.
Никто из них не знал, как тихо бывает на этой планете, поэтому они и не научились слушать, как она. Она привыкла к тишине. В доме у бабушки и дедушки обычно стояла такая тишина, как в библиотеке.
С Грейс было что-то не так. Она всю жизнь знала об этом, хотя не представляла, в чем ее недостаток. Она не нравилась людям, даже родной бабушке. Грейс старалась быть хорошей, тихой, по-настоящему старалась, но это не помогало, дела складывались неудачно, несмотря на все ее усилия. Она разбивала вещи, вечно спотыкалась и падала и никак не могла запомнить буквы.
«Привет, Грейсерина», — сказала Ариэль.
Грейс взглянула на зеркальный кружок. На самом деле она не видела Ариэль. Все было по-другому. Она просто знала, что ее подружка сейчас здесь, она слышала голос Ариэль в своей голове.
Взрослые всегда расспрашивали Грейс, откуда она знает, что Ариэль рядом, а еще интересовались, как выглядит ее подруга. Грейс отвечала, что Ариэль в точности как Золушка.
Это была отчасти правда.
Она не могла видеть Ариэль, но знала, когда подруга появлялась в зеркале и когда уходила. И она действительно была похожа на Золушку. Грейс могла бы в этом поклясться.
Она до сих пор помнила, как Ариэль появилась в первый раз.
Грейс была совсем маленькая, в подгузниках, и сидела дома с бабушкой, которая иногда присматривала за ней, когда папа был занят в школе. О тех днях у Грейс сохранилось только одно воспоминание — бабушка все время плакала. Все ее доводило до слез: музыка по радио, розовый цвет, дурацкий старый зеленый свитер на вешалке, закрытая дверь на втором этаже. И Грейс.
Бабушка только взглянет на внучку и сразу плачет.
Однажды Грейс сделала что-то не так. Но не поняла, что именно. Она лишь знала, что вышла из комнаты бабушки и дедушки с мягким розовым щенком, которого там нашла, а в следующую секунду бабушка вырвала щенка из ее рук с такой силой, что Грейс покачнулась и плюхнулась на попку.
Бабушка расплакалась, Грейс тоже. Она долго ждала папу, но тот все не приходил за ней, так что она просто сидела одна и сосала большой палец.
И тут вдруг кто-то произнес ее имя.
«Грейси, иди сюда, следуй за мной…»
Тогда она утерла сопливый нос и встала. Волоча за собой желтое одеяльце, она пошла на голос, поднялась на второй этаж, где всегда была закрыта одна дверь. В ту комнату никто никогда не заходил.
В комнате было как в сказке — все розовое и желтое.
Над комодом висело большое овальное зеркало, за которое был заткнут красно-золотой флажок. По всему периметру зеркала висели браслетки, металлические цветы и блестящие подковки.
«Грейсерина!»
Тогда она поняла, что нужно посмотреть в зеркало, и увидела проблеск желтого, полоску розового.
«Ты в порядке?»
Грейс нахмурилась, вгляделась внимательнее и увидела… что-то. Девочку. Наверное, чуть старше, чем она. «Ты в порядке?» — повторила девочка.
— Я плохая, — сказала Грейс, чуть не плача. — Грейс плохая.
«Ты не плохая».
— Ты кто?
«Я Ариэль. Я буду твоей подругой, сколько захочешь. Послушай, Грейсерина, приляг на ковер, поспи. А я расскажу тебе сказку».
Грейс очень устала, она свернулась калачиком на мягком ковре, натянула на себя одеяльце. Посасывая большой палец, она уснула под приятный голосок новой подружки. С тех пор Ариэль стала ее «лучшайшей» — единственной — подругой.
«Почему ты не играешь с остальными детьми?»
Грейс посмотрела на запястье.
— Они глупые.
Она воткнула палочку в песок.
«Тревога. Приближается мальчишка».
Грейс села прямее и огляделась. И точно, к ней шел Остин Клаймс. У него было большое широкое лицо, как будто кто-то стукнул его сковородкой по голове.
— Эй, хочешь поиграть с нами в классики? — спросил он, тяжело дыша и раздувая красные толстые щеки.
Воспитательница велела ему подойти к Грейс. Девочка видела, что остальные дети сбились в кучу и наблюдали за ней, хихикая. Им казалось смешным, что она всегда держится в стороне.
— Ариэль не разрешают играть в классики.
Остин нахмурился.
— Всем разрешают играть в классики.
