– Слушаю!
– Алена, привет! Ален, это я, Аня! Ты здесь, во Франции? – хрипло, преодолевая боль в горле, проговорила Аня. – Ты на Лазурном Берегу?
– Кто это? – недоверчиво проговорила подруга, которая явно что-то жевала. – Вы кто?
– Я Аня, Ален, Аня! У меня беда, меня украли, Ален, понимаешь?
– Девушка, вы что-то путаете! Вы куда звоните?
– Да ты что, Ален, это же я, Аня Северцева, твоя подруга! – От отчаяния горло у Ани совсем перехватило.
– Девушка, придумайте что-нибудь получше! – съехидничала Алена. – Аня Северцева сейчас с мамой в Турции и сегодня вечером должна быть уже дома. А вам, если охота поразвлекаться, советую придумать что-нибудь пооригинальней!
– Ален, не отключайся, послушай меня, мне нужна помощь! – хрипела Аня.
– Вот лохушка! Ты еще денег попроси, коза. Отвали, поняла! – И в трубке раздались короткие сигналы.
Аня опустила голову. Слезы текли сами собой по щекам, и у нее не было сил даже вытирать их.
– Ну что? – Кристина потянула Аню за руку.
– Моя подруга мне не поверила. – Аня протянула телефон. – Не узнала голос, наверное…
– Ну да, ты же охрипла, – покивала Кристина. – Ну ничего, потом еще ей позвонишь. А еще кому-нибудь?
– Не знаю, кому… – Аня покачала головой. – Номера маминых подруг я не знаю, у бабушки в Иванове сотового нет и домашнего тоже. Я не знаю, кому звонить.
– А твой отец, он был с вами?
– У меня нет отца, – еле слышно прошептала Аня. – Мы с мамой вдвоем…
– Так, не будем отчаиваться! – Кристина решительно встала. – Сейчас мы будем тебя кормить, потом придет Диди и скажет, можно ли тебе выходить на улицу. И мы пойдем в эту самую клинику, где тебя держали, и все выясним, да? Ты будешь бульон и сандвич с паштетом?
23 августа 2008 года, суббота, день
Маша искоса наблюдала за Ларисой, полулежащей в соседнем кресле. Нет, как будто с ней все в порядке, хотя лицо измученное, постаревшее.
Вчерашний день прошел в беготне, каких-то идиотских хлопотах. Пришлось просить о замене билетов на самолет на субботу, поскольку медицинские документы оказались не готовы. Авиакомпания отказывала, Маше пришлось беспокоить консульство, потом долго и нудно выяснять со страховой компанией Ларисы, каков размер франшизы по ее страховке и какие бумаги надо будет взять, чтобы компенсировать ее…
Потом она пару часов висела на телефоне, пересказывала поочередно Андреасу, Нателле, а потом и Илье всю последнюю информацию. Муж тут же все понял, сразу стал предлагать варианты своего участия в расследовании во Франции, через знакомых журналистов. Маше стоило большого смирения отговорить его – не хватало еще дать информации утечь в европейские газеты, вот уж тут все совсем выйдет из-под контроля. Хотя она прекрасно понимала Андреаса и на его месте предложила бы то же самое.
Нателка только охала и ахала, задавала детские вопросы, и Маша даже раздражалась, не понимая, почему всегда ироничная и бойкая подружка так раскисла. В конце концов она просто рявкнула на Нателлу, велев ей немедленно прекратить ныть и до их возвращения в Москву найти все возможные контакты в бюро Интерпола в Москве, МВД и МИДе. Нателка сразу успокоилась, стала деловито вспоминать, с кем из правоохранительной системы когда-либо встречалась, вспомнила даже давнего знакомца из пресс-службы Департамента экономической безопасности МВД, который когда-то пытался за ней приударить. В общем, удалось вернуть девушку в сознание, и хотя бы эта проблема пока перешла в разряд решенных.
С Ильей все вышло хуже. Маше показалось, что он был сильно нетрезв, хотя говорил спокойно, разумно и, как всегда, четко. Сказал, что МИД берет на себя, там есть хорошие контакты, но лучше было бы, если б туда они отправились сразу же с Ларисой – у тамошних людей лишнего времени не бывает. Но в голосе его Маша услышала какую-то постороннюю ноту, как у расстроенной скрипки. Вроде и не фальшивит, но звук нечистый. То ли паузы между словами он делал дольше, то ли сжимал челюсти слишком сильно… В общем, все это Маше сильно не понравилось, хотя Ларке она не сказала ни слова.
Утром, собрав вещи и заплатив недовольному хозяину апартаментов всего за сутки, хотя он рассчитывал на долгое пребывание, она приехала в больницу. Долго ждала, пока Ларису еще раз обследуют, сделают какие-то анализы, пока Ларка заплатит за вызов скорой в отель, пока им оформят бумаги с переводом на английский… В аэропорт приехали прямо к регистрации.
…Кажется, подлетаем к Москве, лениво думала Маша. Хотелось спать, поесть нормальной еды и еще очень хотелось в душ. Она посчитала в уме дни, которые оставались до прилета Андреаса. Получалось еще долго. Ну ничего, все равно она будет занята делами Ларисы. Маша не сомневалась, что каждый шаг, который им придется предпринять в Москве, будет связан с проволочками, глупыми отговорками, тягомотиной, бюрократическими пустыми глазами: «Мы, к сожалению, ничем не можем помочь…» Как все и всегда решалось в Москве.
За два года в Германии она уже порядком отвыкла от этих вязких, нелепых болотин административного произвола. Там, если уж чиновник обязан был решить твой вопрос в течение двух суток – будьте любезны, он так его и решал. У нас, когда говорят: «Позвоните на неделе!», это ничего не значит, твой вопрос может решаться и месяц, и полгода… Ну, ничего, дорогая, придется привыкать заново, усмехнулась она сама над собой.
Лариса отвернулась к окну, но если бы ее спросили, что она видит, она бы только вздрогнула от недоумения. Она видела маленькую Аню – в красном комбинезоне, с лопаткой в грязной руке. Полными слез глазами она смотрела снизу вверх на мать и причитала: «Коля сломал мое ведерко, сломал, ведерко сломал!» – «Ну, ничего, солнышко, купим тебе новое, не плачь!» Но никакие обещания не утешали Аню в разгар строительства куличиков, которое теперь становилось невозможным, потому что вредный Коля сломал ведерко.
Лариса сморгнула, но картинки давнего прошлого упрямо всплывали перед глазами. Вот Аня уже побольше, лет пяти, наверное. Светлые тощие косицы, надутые губы. Обиделась и собралась уходить из дома. «Куда же ты пойдешь, девочка?» – ласково спрашивает Лариса. «К бабушке уеду от тебя, насовсем!» – упрямо наклоняет голову дочь.
«Так ведь на поезд нужен билет, как же ты его купишь? Давай уж я тебе денег дам?» Аня отворачивается, лбом упирается в стенку…
Лариса никогда не анализировала свое отношение к дочери – и так было понятно, что в ней сосредоточен основной смысл ее жизни. Точно так же, как смысл жизни ее матери, Аниной бабушки, был сконцентрирован в Ларисе и ее брате Алексее. Это казалось совершенно естественным и правильным в том кругу, в котором проходила жизнь Ларисиных родителей, их близких и знакомых. Мама обожала их с Алешкой, всегда старалась сделать для них все, что возможно. Ласковую мамину руку она всегда чувствовала на своем плече, хотя уже давным-давно жила отдельно.
