— Керосин!
Включили насосы, и холодные струи керосина вырвались из
баков с цифрой 451 — у каждого пожарного за спиной был прикреплён такой бак.
Они облили керосином каждую книгу, залили все комнаты. Затем торопливо
спустились по лестнице. Задыхаясь от керосиновых испарений, Монтэг, спотыкаясь,
шёл сзади.
— Выходите! — крикнули они женщине. — Скорее! Она стояла на
коленях среди разбросанных книг, нежно касалась пальцами облитых керосином
переплётов, ощупывала тиснение заглавий, и глаза её с гневным укором глядели на
Монтэга.
— Не получить вам моих книг, — наконец выговорила она.
— Закон вам известен, — ответил Битти. — Где ваш здравый
смысл? В этих книгах всё противоречит одно другому. Настоящая вавилонская
башня! И вы сидели в ней взаперти целые годы. Бросьте всё это. Выходите на
волю. Люди, о которых тут написано, никогда не существовали. Ну, идём!
Женщина отрицательно покачала головой.
— Сейчас весь дом загорится, — сказал Битти. Пожарные
неуклюже пробирались к выходу. Они оглянулись на Монтэга, который всё ещё стоял
возле женщины.
— Нельзя же бросить её здесь! — возмущённо крикнул Монтэг.
— Она не хочет уходить.
— Надо её заставить!
Битти поднял руку с зажигалкой.
— Нам пора возвращаться на пожарную станцию. А эти фанатики
всегда стараются кончить самоубийством. Дело известное.
Монтэг взял женщину за локоть.
— Пойдёмте со мной.
— Нет, — сказала она. — Но вам — спасибо!
— Я буду считать до десяти, — сказал Битти. — Раз, два…
— Пожалуйста, — промолвил Монтэг, обращаясь к женщине.
— Уходите, — ответила она.
— Три. Четыре…
— Ну, прошу вас, — Монтэг потянул женщину за собой.
— Я останусь здесь, — тихо ответила она.
— Пять. Шесть… — считал Битти.
— Можете дальше не считать, — сказала женщина и разжала
пальцы — на ладони у неё лежала крохотная тоненькая палочка. Обыкновенная
спичка.
Увидев её, пожарные опрометью бросились вон из дома.
Брандмейстер Битти, стараясь сохранить достоинство, медленно пятился к выходу.
Его багровое лицо лоснилось и горело блеском тысячи пожаров и ночных тревог.
«Господи, — подумал Монтэг. — а ведь правда! Сигналы тревоги
бывают только ночью. И никогда днём. Почему? Неужели только потому, что ночью
пожар красивое, эффектное зрелище?»
На красном лице Битти, замешкавшегося в дверях, мелькнул
испуг. Рука женщины сжимала спичку. Воздух был пропитан парами керосина.
Спрятанная книга трепетала у Монтэга под мышкой, толкалась в его грудь, как
живое сердце.
— Уходите, — сказала женщина. Монтэг почувствовал, что
пятится к двери следом за Битти, потом вниз по ступенькам и дальше, дальше, на
лужайку, где, как след гигантского червя, пролегала тёмная полоска керосина.
Женщина шла за ними. На крыльце она остановилась и окинула их долгим спокойным
взглядом. Её молчание осуждало их. Битти щёлкнул зажигалкой. Но он опоздал.
Монтэг замер от ужаса. Стоявшая на крыльце женщина, бросив на них взгляд,
полный презрения, чиркнула спичкой о перила. Из домов на улицу выбегали люди.
Обратно ехали молча, не глядя друг на друга. Монтэг сидел
впереди, вместе с Битти и Блэком. Они даже не курили трубок, только молча
глядели вперёд, на дорогу. Мощная Саламандра круто сворачивала на перекрёстках
и мчалась дальше.
— Ридли, — наконец произнёс Монтэг.
— Что? — спросил Битти.
— Она сказала «Ридли». Она что-то странное говорила, когда
мы вошли в дом: «Будьте мужественны, Ридли». И ещё что-то… Что-то ещё…
— «Божьей милостью мы зажжём сегодня в Англии такую свечу, которую,
я верю, им не погасить никогда», — промолвил Битти.
Стоунмен и Монтэг изумлённо взглянули на брандмейстера.
Битти задумчиво потёр подбородок.
— Человек по имени Латимер сказал это человеку, которого
звали Николас Ридли, когда их сжигали заживо на костре за ересь в Оксфорде
шестнадцатого октября тысяча пятьсот пятьдесят пятого года.
Монтэг и Стоунмен снова перевели взгляд на мостовую, быстро
мелькавшую под колёсами машины.
— Я начинён цитатами, всякими обрывками, — сказал Битти. — У
брандмейстеров это не редкость. Иногда сам себе удивляюсь. Не зевайте,
Стоунмен!
Стоунмен нажал на тормоза.
— Чёрт! — воскликнул Битти. — Проехали наш поворот.
— Кто там?
— Кому же быть, как не мне? — отозвался из темноты Монтэг.
Он затворил за собой дверь спальни и устало прислонился к косяку.
После небольшой паузы жена наконец сказала:
— Зажги свет.
— Мне не нужен свет.
— Тогда ложись спать.
Он слышал, как она недовольно заворочалась на постели,
жалобно застонали пружины матраца.
— Ты пьян? — спросила она.
Так вот значит как это вышло! Во всём виновата его рука. Он
почувствовал, что его руки — сначала одна, потом другая — стащили с плеч
куртку, бросили её на пол. Снятые брюки повисли в его руках, и он равнодушно
уронил их в темноту, как в пропасть.
Кисти его рук поражены заразой, скоро она поднимется выше, к
локтям, захватит плечи, перекинется, как искра, с одной лопатки на другую. Его
руки охвачены ненасытной жадностью. И теперь эта жадность передалась уже и его
глазам: ему вдруг захотелось глядеть и глядеть, не переставая, глядеть на
что-нибудь, безразлично, на что, глядеть на всё…
— Что ты там делаешь? — спросила жена. Он стоял, пошатываясь
в темноте, зажав книгу в холодных, влажных от пота пальцах. Через минуту жена
снова сказала:
— Ну! Долго ты ещё будешь вот так стоять посреди комнаты?
Из груди его вырвался какой-то невнятный звук.
— Ты что-то сказал? — спросила жена. Снова неясный звук
слетел с его губ. Спотыкаясь, ощупью добрался он до своей кровати, неловко
сунул книгу под холодную как лёд подушку, тяжело повалился на постель. Его жена
испуганно вскрикнула. Но ему казалось, что она где-то далеко, в другом конце
комнаты, что его постель — это ледяной остров среди пустынного моря. Жена
что-то говорила ему, говорила долго, то об одном, то о другом, но для него это
были только слова, без связи и без смысла. Однажды в доме приятеля он слышал,
как, вот так же лепеча, двухлетний малыш выговаривал какие-то свои детские
словечки, издавал приятные на слух, но ничего не значащие звуки… Монтэг молчал.
Когда невнятный стон снова слетел с его уст, Милдред встала и подошла к его
постели. Наклонившись, она коснулась его щеки. И Монтэг знал, что, когда
Милдред отняла руку, ладонь у неё была влажной.
