Придя в себя, Милдред бросилась к двери, и тотчас же в
комнату неторопливым шагом, засунув руки в карманы, вошёл брандмейстер Битти.
— Выключите-ка «родственников», — сказал он, не глядя на
Монтэга и его жену.
Милдред выскочила из комнаты. Шум голосов в гостиной умолк.
Брандмейстер Битти уселся, выбрав самый удобный стул. Его
красное лицо хранило самое мирное выражение. Не спеша он набил свою отделанную
медью трубку и, раскурив её, выпустил в потолок большое облако дыма.
— Решил зайти, проведать больного.
— Как вы узнали, что я болен?
Битти улыбнулся своей обычной улыбкой, обнажившей
конфетно-розовые дёсны и мелкие, белые как сахар зубы.
— Я видел, что к тому идёт. Знал, что скоро вы на одну ночку
попроситесь в отпуск.
Монтэг приподнялся и сел на постели.
— Ну что ж, — сказал Битти, — отдохните.
Он вертел в руках неразлучную свою зажигалку, на крышке
которой красовалась надпись: «Гарантирован один миллион вспышек». Битти
рассеянно зажигал и гасил химическую спичку — зажигал, ронял несколько слов,
глядя на крохотный огонёк, и гасил его, снова зажигал, гасил и смотрел, как
тает в воздухе тоненькая струйка дыма.
— Когда думаете поправиться? — спросил он.
— Завтра. Или послезавтра. В начале той недели.
Битти попыхивал трубкой.
— Каждый пожарник рано или поздно проходит через это. И надо
помочь ему разобраться. Надо, чтобы он знал историю своей профессии. Раньше
новичкам всё это объясняли. А теперь нет. И очень жаль. — Пфф… — Только
брандмейстеры ещё помнят историю пожарного дела. — Снова пфф!.. — Сейчас я вас
просвещу.
Милдред нервно заёрзала на стуле.
Битти уселся поудобнее, минуту — не меньше — сидел молча, в
раздумье.
— Как всё это началось, спросите вы, — я говорю о нашей
работе, — где, когда и почему? Началось, по-моему, примерно в эпоху так
называемой гражданской войны, хотя в наших уставах и сказано, что раньше. Но
настоящий расцвет наступил только с введением фотографии. А потом, в начале
двадцатого века, — кино, радио, телевидение. И очень скоро всё стало
производиться в массовых масштабах.
Монтэг неподвижно сидел в постели.
— А раз всё стало массовым, то и упростилось, — продолжал
Битти. Когда-то книгу читали лишь немногие — тут, там, в разных местах. Поэтому
и книги могли быть разными. Мир был просторен. Но, когда в мире стало тесно от
глаз, локтей, ртов, когда население удвоилось, утроилось, учетверилось,
содержание фильмов, радиопередач, журналов, книг снизилось до известного
стандарта. Этакая универсальная жвачка. Вы понимаете меня, Монтэг?
— Кажется, да, — ответил Монтэг. Битти разглядывал узоры
табачного дыма, плывущие в воздухе.
— Постарайтесь представить себе человека девятнадцатого
столетия — собаки, лошади, экипажи — медленный темп жизни. Затем двадцатый век.
Темп ускоряется. Книги уменьшаются в объёме. Сокращённое издание. Пересказ.
Экстракт. Не размазывать! Скорее к развязке!
— Скорее к развязке, — кивнула головой Милдред.
— Произведения классиков сокращаются до пятнадцатиминутной
радиопередачи. Потом ещё больше: одна колонка текста, которую можно пробежать
за две минуты, потом ещё: десять — двадцать строк для энциклопедического
словаря. Я, конечно, преувеличиваю. Словари существовали для справок. Но немало
было людей, чьё знакомство с «Гамлетом» — вы, Монтэг, конечно, хорошо знаете
это название, а для вас, миссис Монтэг, это, наверно, так только, смутно
знакомый звук, — так вот, немало было людей, чьё знакомство с «Гамлетом»
ограничивалось одной страничкой краткого пересказа в сборнике, который
хвастливо заявлял: «Наконец-то вы можете прочитать всех классиков! Не
отставайте от своих соседей». Понимаете? Из детской прямо в колледж, а потом
обратно в детскую. Вот вам интеллектуальный стандарт, господствовавший
последние пять или более столетий.
Милдред встала и начала ходить по комнате, бесцельно
переставляя вещи с места на место.
Не обращая на неё внимания, Битти продолжал:
— А теперь быстрее крутите плёнку, Монтэг! Быстрее! Клик!
Пик! Флик!
[1]
Сюда, туда, живей, быстрей, так, этак, вверх, вниз! Кто, что,
где, как, почему? Эх! Ух! Бах, трах, хлоп, шлёп! Дзинь! Бом! Бум! Сокращайте,
ужимайте! Пересказ пересказа! Экстракт из пересказа пересказов! Политика? Одна
колонка, две фразы, заголовок! И через минуту всё уже испарилось из памяти.
Крутите человеческий разум в бешеном вихре, быстрей, быстрей! — руками
издателей, предпринимателей, радиовещателей, так, чтобы центробежная сила
вышвырнула вон всё лишние, ненужные бесполезные мысли!..
Милдред подошла к постели и стала оправлять простыни. Сердце
Монтэга дрогнуло и замерло, когда руки её коснулись подушки. Вот она тормошит
его за плечо, хочет, чтобы он приподнялся, а она взобьёт как следует подушку и
снова положит ему за спину. И, может быть, вскрикнет и широко раскроет глаза
или просто, сунув руку под подушку, спросит: «Что это?» — и с трогательной
наивностью покажет спрятанную книгу.
— Срок обучения в школах сокращается, дисциплина падает,
философия, история, языки упразднены. Английскому языку и орфографии уделяется
всё меньше и меньше времени, и наконец эти предметы заброшены совсем. Жизнь
коротка. Что тебе нужно? Прежде всего работа, а после работы развлечения, а их
кругом сколько угодно, на каждом шагу, наслаждайтесь! Так зачем же учиться
чему-нибудь, кроме умения нажимать кнопки, включать рубильники, завинчивать
гайки, пригонять болты?
— Дай я поправлю подушку, — сказала Милдред.
— Не надо, — тихо ответил Монтэг.
— Застёжка-молния заменила пуговицу, и вот уже нет лишней
полминуты, чтобы над чем-нибудь призадуматься, одеваясь на рассвете, в этот
философский и потому грустный час.
— Ну же, — повторила Милдред.
— Уйди, — ответил Монтэг.
— Жизнь превращается в сплошную карусель, Монтэг. Всё
визжит, кричит, грохочет! Бац, бах, трах!
— Трах! — воскликнула Милдред, дёргая подушку.
— Да оставь же меня наконец в покое! — в отчаянии воскликнул
Монтэг.
Битти удивлённо поднял брови. Рука Милдред застыла за
подушкой. Пальцы её ощупывали переплёт книги, и по мере того, как она начала
понимать, что это такое, лицо её стало менять выражение — сперва любопытство,
потом изумление… Губы её раскрылись… Сейчас спросит…
