— Он вернулся! — прошептала она.
И Снова мягкий голос из рупора: «… к вам пришли».
— Не надо открывать.
Монтэг прислонился к стене, затем медленно опустился на
корточки и стал растерянно перебирать книги, хватая то одну, то другую, сам не
понимая, что делает. Он весь дрожал, и больше всего ему хотелось снова
запрятать их в вентилятор. Но он знал, что встретиться ещё раз с брандмейстером
Битти он не в силах. Он сидел на корточках, потом просто сел на пол, и тут уже
более настойчиво прозвучал голос рупора у двери. Монтэг поднял с полу маленький
томик.
— С чего мы начнём? — Он раскрыл книгу на середине и заглянул
в неё. Думаю, надо начать с начала…
— Он войдёт, — сказала Милдред, — и сожжёт нас вместе с
книгами.
Рупор у двери наконец умолк. Тишина. Монтэг чувствовал
чьё-то присутствие за дверью: кто-то стоял, ждал, прислушивался. Затем
послышались шаги. Они удалялись. По дорожке. Потом через лужайку…
— Посмотрим, что тут написано, — сказал Монтэг. Он выговорил
это с трудом, запинаясь, словно его сковывал жестокий стыд. Он пробежал глазами
с десяток страниц, перескакивая с одного на другое, пока наконец не остановился
на следующих строках:
«Установлено, что за всё это время не меньше одиннадцати
тысяч человек пошли на казнь, лишь бы не подчиняться повелению разбивать яйца с
острого конца».
Милдред сидела напротив.
— Что это значит? В этом же нет никакого смысла!
Брандмейстер был прав!
— Нет, подожди, — ответил Монтэг. — Начнём опять. Начнём с
самого начала.
Часть 2
Сито и песок
Весь долгий день они читали, а холодный ноябрьский дождь
падал с неба на притихший дом. Они читали в передней. Гостиная казалась пустой
и серой. На её умолкших стенах не играла радуга конфетти, не сверкали огнями
фейерверки, не было женщин в платьях из золотой мишуры, и мужчины в чёрных
бархатных костюмах не извлекали стофунтовых кроликов из серебряных цилиндров.
Гостиная была мертва. И Милдред с застывшим, лишённым выражения лицом то и дело
поглядывала на молчавшие стены, а Монтэг то беспокойно шагал по комнате, то
опять опускался на корточки и по нескольку раз перечитывал вслух какую-нибудь
страницу.
«Трудно сказать, в какой именно момент рождается дружба.
Когда по капле наливаешь воду в сосуд, бывает какая-то одна, последняя капля,
от которой он вдруг переполняется, и влага переливается через край, так и здесь
в ряде добрых поступков какой-то один вдруг переполняет сердце».
Монтэг сидел, прислушиваясь к шуму дождя.
— Может быть, это-то и было в той девушке, что жила рядом с
нами? Мне так хотелось понять её.
— Она же умерла. Ради бога, поговорим о ком-нибудь живом.
Не взглянув на жену, Монтэг, весь дрожа, как в ознобе, вышел
в кухню. Он долго стоял там, глядя в окно на дождь, хлеставший по стёклам.
Когда дрожь унялась, он вернулся в серый сумрак передней и взял новую книгу:
— «Наша излюбленная тема: о Себе». — Прищурившись, он
поглядел на стену. — «Наша излюбленная тема: о Себе».
— Вот это мне понятно, — сказала Милдред.
— Но для Клариссы это вовсе не было излюбленной темой. Она
любила говорить о других, обо мне. Из всех, кого я встречал за много, много
лет, она первая мне по-настоящему понравилась. Только она одна из всех, кого я
помню, смотрела мне прямо в глаза — так, словно я что-то значу.
Он поднял с полу обе книги, которые только что читал.
— Эти люди умерли много лет назад, но я знаю, что всё
написанное ими здесь так или иначе связано с Клариссой.
Снаружи, под дождём, что-то тихо заскреблось в дверь.
Монтэг замер. Милдред, вскрикнув, прижалась к стене.
— Кто-то за дверью… Почему молчит рупор?
— Я его выключил.
За дверью слышалось слабое пофыркивание, лёгкое шипение
электрического пара. Милдред рассмеялась.
— Да это просто собака!.. Только и всего! Прогнать её?
— Не смей! Сиди!
Тишина. Там, снаружи, моросящий холодный дождь. А из-под
запертой двери — тонкий запах голубых электрических разрядов.
— Продолжим, — спокойно сказал Монтэг. Милдред отшвырнула
книгу ногой.
— Книги — это не люди. Ты читаешь, а я смотрю кругом, и
никого нет!
Он глянул на стены гостиной: мёртвые и серые, как воды
океана, который, однако, готов забурлить жизнью, стоит только включить
электронное солнце.
— А вот «родственники» — это живые люди. Они мне что-то
говорят, я смеюсь, они смеются. А краски!
— Да. Я знаю.
— А кроме того, если брандмейстер Битти узнает об этих
книгах… — Она задумалась. На лице её отразилось удивление, потом страх.
— Он может прийти сюда, сжечь дом, «родственников», всё! О,
какой ужас! Подумай, сколько денег мы вложили во всё это! Почему я должна
читать книги? Зачем?
— Почему? Зачем? — воскликнул Монтэг. — Прошлой ночью я
видел змею. Отвратительней её нет ничего на свете! Она была как будто мёртвая и
вместе с тем живая. Она могла смотреть, но она не видела. Хочешь взглянуть на
неё? Она в больнице неотложной помощи, там подробно записано, какую мерзость
она высосала из тебя. Может, пойдёшь туда, почитаешь запись? Не знаю только,
под какой рубрикой её искать: «Гай Монтэг», или «Страх», или «Война»? А может,
пойдёшь посмотреть на дом, который вчера сгорел? Раскопаешь в пепле кости той
женщины, что сама сожгла себя вместе с домом? А Кларисса Маклеллан? Где её
теперь искать? В морге? Вот слушай!
Над домом проносились бомбардировщики, один за другим,
проносились с рёвом, грохотом и свистом, словно гигантский невидимый вентилятор
вращался в пустой дыре неба.
— Господи боже мой! — воскликнул Монтэг. — Каждый час они
воют у нас над головой! Каждая секунда нашей жизни этим заполнена! Почему никто
не говорит об этом? После 1960 года мы затеяли и выиграли две атомные войны. Мы
тут так веселимся, что совсем забыли и думать об остальном мире. А не потому ли
мы так богаты, что весь остальной мир беден и нам дела нет до этого? Я слышал,
что во всём мире люди голодают. Но мы сыты! Я слышал, что весь мир тяжко
трудится. Но мы веселимся. И не потому ли нас так ненавидят? Я слышал —
когда-то давно, — что нас все ненавидят. А почему? За что? Ты знаешь?.. Я не
знаю. Но, может быть, эти книги откроют нам глаза! Может быть, хоть они
предостерегут нас от повторения всё тех же ужасных ошибок! Я что-то не слыхал,
чтобы эти идиотики в твоей гостиной когда-нибудь говорили об этом. Боже мой, Милли,
ну как ты не понимаешь? Если читать каждый день понемногу — ну, час в день, два
часа в день, — так, может быть… Зазвонил телефон. Милдред схватила трубку.
