Он стоял в нерешительности перед дверью, прислушиваясь.
Затем открыл её и перешагнул порог.
Дождь перестал, на безоблачном небе солнце клонилось к
закату. Около дома никого не было, улица и лужайка были пусты. Вздох облегчения
вырвался из груди Монтэга.
Он захлопнул за собой дверь.
Монтэг ехал в метро.
«Я весь словно застыл, — думал он. — Когда же это началось?
Когда застыло моё лицо, моё тело? Не в ту ли ночь, когда в темноте я
натолкнулся на флакон с таблетками, словно на спрятанную мину?
Это пройдёт. Не сразу, может быть, понадобится время. Но я
всё сделаю, чтобы это прошло, да и Фабер мне поможет. Кто-нибудь вернёт мне моё
прежнее лицо, мои руки, они опять станут такими, как были. Сейчас даже улыбка,
привычная улыбка пожарника покинула меня. Без неё я как потерянный».
В окнах мелькала стена туннеля — кремовые изразцы и густая
чернота — изразцы и чернота, цифры и снова чернота, всё неслось мимо, всё
складывалось в какой-то непонятный итог.
Когда-то давно, когда он был ещё ребёнком, он сидел однажды
на берегу моря, на жёлтом песке дюн в жаркий летний день и пытался наполнить
песком сито, потому что двоюродный брат зло подшутил над ним, сказав: «Если
наполнишь сито песком, получишь десять центов». Но чем быстрее он наполнял его,
тем стремительнее, с сухим горячим шелестом песок просыпался сквозь сито. Руки
у него устали, песок был горячий, как огонь, а сито всё оставалось пустым. Он
молча сидел на берегу в душный, июльский день, и слёзы катились по его щекам.
Теперь, когда пневматический поезд мчал его, потряхивая и
качая, по пустым подземным коридорам, он вспомнил безжалостную логику сита и,
опустив глаза, вдруг увидел, что держит в руках раскрытую библию. В вагоне были
люди, но он, не скрываясь, держал книгу в руках, и в голову ему вдруг пришла
нелепая мысль: если читать быстро и всё подряд, то хоть немного песка
задержится в сите. Он начал читать, но слова просыпались насквозь, а ведь через
несколько часов он увидит Битти и отдаст ему книгу, поэтому ни одна фраза не
должна ускользнуть, нужно запомнить каждую строчку. «Я, Монтэг, должен это
сделать, я заставлю себя это сделать!»
Он судорожно стиснул книгу. В вагоне ревели радиорупоры:
— Зубная паста Денгэм!..
«Замолчи, — думал Монтэг. — Посмотрите на лилии, как они
растут…»
— Зубная паста Денгэм! «Они не трудятся…»
— Зубная паста…
«Посмотрите на лилии… Замолчи, да замолчи же!..»
— Зубная паста!..
Он опять раскрыл книгу, стал лихорадочно листать страницы,
он ощупывал их, как слепой, впивался взглядом в строчки, в каждую букву.
— Денгэм. По буквам: Д-е-н… «Не трудятся, не прядут…»
Сухой шелест песка, просыпающегося сквозь пустое сито.
— Денгэм освежает!..
«Посмотрите на лилии, лилии, лилии…»
— Зубной эликсир Денгэм!
— Замолчите, замолчите, замолчите!.. — эта мольба, этот крик
о помощи с такой силой вырвался из груди Монтэга, что он сам не заметил, как
вскочил на ноги. Пассажиры шумного вагона испуганно отшатнулись от человека с
безумным, побагровевшим от крика лицом, с перекошенными, воспалёнными губами,
сжимавшего в руках открытую книгу, все с опаской смотрели на него, все, кто
минуту назад мирно отбивал такт ногой под выкрики рупора: Денгэм, Денгэм,
зубная паста, Денгэм, Денгэм, зубной эликсир — раз два, раз два, раз два три,
раз два, раз два, раз два три, все, кто только что машинально бормотал себе под
нос: «Паста, паста, зубная паста, паста, паста, зубная паста…»
И, как бы в отместку, рупоры обрушили на Монтэга тонну
музыки, составленной из металлического лязга — из дребезжания и звона жести,
меди, серебра, латуни. И люди смирились, оглушённые до состояния полной
покорности, они не убегали, ибо бежать было некуда: огромный пневматический
поезд мчался в глубоком туннеле под землёй.
— Лилии полевые…
— Денгэм!
— Лилии!.. Лилии!!
Люди с удивлением смотрели на него:
— Позовите кондуктора.
— Человек сошёл с ума…
— Станция Нолл Вью!
Со свистом выпустив воздух, поезд остановился.
— Нолл Вью! — громко.
— Денгэм, — шёпотом.
Губы Монтэга едва шевелились.
— Лилии…
Зашипев, дверь вагона открылась. Монтэг всё ещё стоял. Шумно
вздохнув, дверь стала закрываться.
И только тогда Монтэг рванулся вперёд, растолкал пассажиров
и, продолжая беззвучно кричать, выскочил на платформу сквозь узкую щель
закрывающейся двери. Он бежал по белым плиткам туннеля, не обращая внимания на
эскалаторы, — ему хотелось чувствовать, как ДВИЖУТСЯ его ноги, руки, как
сжимаются и разжимаются лёгкие при каждом вдохе и выдохе и воздух обжигает
горло. Вслед ему нёсся рёв: «Денгэм, Денгэм, Денгэм!!»
Зашипев, словно змея, поезд исчез в чёрной дыре туннеля.
— Кто там?
— Это я. Монтэг.
— Что вам угодно?
— Впустите меня.
— Я ничего не сделал.
— Я тут один. Понимаете? Один.
— Поклянитесь.
— Клянусь.
Дверь медленно отворилась, выглянул Фабер. При ярком свете
дня он казался очень старым, слабым, напуганным. Старик выглядел так, словно
много лет не выходил из дому. Его лицо и белые оштукатуренные стены комнаты,
видневшиеся за ним, были одного цвета. Белыми казались его губы, и кожа щёк, и
седые волосы, и угасшие бледно-голубые глаза. Но вдруг взгляд его упал на
книгу, которую Монтэг держал под мышкой, и старик разом изменился, теперь он
уже не казался ни таким старым, ни слабым. Страх его понемногу проходил.
— Простите, приходится быть осторожным. — Глаза Фабера были
прикованы к книге. — Значит, это правда?
Монтэг вошёл. Дверь захлопнулась.
— Присядьте. — Фабер пятился, не сводя глаз с книги, словно
боялся, что она исчезнет, если он хоть на секунду оторвёт от неё взгляд. За ним
виднелась открытая дверь в спальню и там — стол, загромождённый частями
каких-то механизмов и рабочим инструментом. Монтэг увидел всё это лишь мельком,
ибо Фабер, заметив, куда он смотрит, быстро обернулся и захлопнул дверь. Он
стоял, сжимая дрожащей рукой дверную ручку. Затем перевёл нерешительный взгляд
на Монтэга.
