— Убивают всегда чужих мужей. Так говорят.
— Да, я тоже слышала. Не знаю ни одного человека, погибшего
на войне. Погибают как-нибудь иначе. Например, бросаются с высоких зданий. Это
бывает. Как муж Глории на прошлой неделе. Это да. Но на войне? Нет.
— На войне — нет, — согласилась миссис Фелпс. — Во всяком
случае, мы с Питом всегда говорили: никаких слёз и прочих сантиментов. Это мой
третий брак, у Пита тоже третий, и мы оба совершенно независимы. Надо быть
независимым — так мы всегда считали. Пит сказал, если его убьют, чтобы я не
плакала, а скорей бы выходила замуж — и дело с концом.
— Кстати! — воскликнула Милдред. — Вы видели вчера на стенах
пятиминутный роман Клары Доув? Это про то, как она…
Монтэг молча разглядывал лица женщин, так когда-то он
разглядывал изображения святых в какой-то церквушке чужого вероисповедания, в
которую случайно забрёл ребёнком. Эмалевые лики этих странных существ остались
чужды и непонятны ему, хоть он и пробовал обращаться к ним в молитве и долго
простоял в церкви, стараясь проникнуться чужой верой, поглубже вдохнуть в себя
запах ладана и какой-то особой, присущей только этому месту пыли. Ему думалось:
если эти запахи наполнят его лёгкие, проникнут в его кровь, тогда, быть может,
его тронут, станут понятнее эти раскрашенные фигурки с фарфоровыми глазами и
яркими, как рубин, губами. Но ничего не получилось, ничего! Всё равно как если
бы он зашёл в лавку, где в обращении была другая валюта, так что он ничего не мог
купить на свои деньги. Он остался холоден, даже когда потрогал святых — просто
дерево, глина. Так чувствовал он себя и сейчас, в своей собственной гостиной,
глядя на трёх женщин, нервно ёрзавших на стульях. Они курили, пускали в воздух
клубы дыма, поправляли свои яркие волосы, разглядывали свои ногти —
огненно-красные, словно воспламенившиеся от пристального взгляда Монтэга.
Тишина угнетала женщин, в их лицах была тоска. Когда Монтэг проглотил наконец
недоеденный кусок, женщины невольно подались вперёд. Они насторожённо
прислушивались к его лихорадочному дыханию. Три пустые стены гостиной были
похожи теперь на бледные лбы спящих великанов, погружённых в тяжкий сон без
сновидений. Монтэгу чудилось — если коснуться великаньих лбов, на пальцах
останется след солёного пота. И чем дальше, тем явственнее выступала испарина
на этих мёртвых лбах, тем напряжённее молчание, тем ощутимее трепет в воздухе и
в теле этих сгорающих от нетерпения женщин. Казалось, ещё минута — и они,
громко зашипев, взорвутся.
Губы Монтэга шевельнулись:
— Давайте поговорим.
Женщины вздрогнули и уставились на него.
— Как ваши дети, миссис Фелпс? — спросил Монтэг.
— Вы прекрасно знаете, что у меня нет детей! Да и кто в наше
время, будучи в здравом уме, захочет иметь детей? — воскликнула миссис Фелпс,
не понимая, почему так раздражает её этот человек.
— Нет, тут я с вами не согласна, — промолвила миссис Бауэлс.
— У меня двое. Мне, разумеется, оба раза делали кесарево сечение. Не терпеть же
мне родовые муки из-за какого-то там ребёнка? Но, с другой стороны, люди должны
размножаться. Мы обязаны продолжать человеческий род. Кроме того, дети иногда
бывают похожи на родителей, а это очень забавно. Ну, что ж, два кесаревых
сечения — и проблема решена. Да, сэр. Мой врач говорил — кесарево не
обязательно, вы нормально сложены, можете рожать, но я настояла.
— И всё-таки дети — это ужасная обуза. Вы просто
сумасшедшая, что вздумали их заводить! — воскликнула миссис Фелпс.
— Да нет, не так уж плохо. Девять дней из десяти они
проводят в школе. Мне с ними приходится бывать только три дня в месяц, когда
они дома. Но и это ничего. Я их загоняю в гостиную, включаю стены — и всё. Как
при стирке белья. Вы закладываете бельё в машину и захлопываете крышку. —
Миссис Бауэлс хихикнула. — А нежностей у нас никаких не полагается. Им и в
голову не приходит меня поцеловать. Скорее уж дадут пинка. Слава богу, я ещё
могу ответить им тем же.
Женщины громко расхохотались.
Милдред с минуту сидела молча, но видя, что Монтэг не
уходит, захлопала в ладоши и воскликнула:
— Давайте доставим удовольствие Гаю и поговорим о политике.
— Ну что ж, прекрасно, — сказала миссис Бауэлс. — На прошлых
выборах я голосовала, как и все. Конечно, за Нобля. Я нахожу, что он один из
самых приятных мужчин, когда-либо избиравшихся в президенты.
— О да. А помните того, другого, которого выставили против
Нобля?
— Да уж хорош был, нечего сказать! Маленький, невзрачный, и
выбрит кое-как, и причёсан плохо.
— И что это оппозиции пришло в голову выставить его
кандидатуру? Разве можно выставлять такого коротышку против человека высокого
роста? Вдобавок он мямлил. Я почти ничего не расслышала из того, что он
говорил. А что расслышала, того не поняла.
— Кроме того, он толстяк и даже не старался скрыть это
одеждой. Чему же удивляться! Конечно, большинство голосовало за Уинстона Нобля.
Даже их имена сыграли тут роль. Сравните: Уинстон Нобль и Хьюберт Хауг — и
ответ вам сразу станет ясен.
— Чёрт! — воскликнул Монтэг. — Да ведь вы же ничего о них не
знаете — ни о том, ни о другом!
— Ну как же не знаем. Мы их видели на стенах вот этой самой
гостиной! Всего полгода назад. Один всё время ковырял в носу. Ужас что такое!
Смотреть было противно.
— И по-вашему, мистер Монтэг, мы должны были голосовать за
такого человека? — воскликнула миссис Фелпс.
Милдред засияла улыбкой:
— Гай, пожалуйста, не зли нас! Отойди от двери! Но Монтэг
уже исчез, через минуту он вернулся с книгой в руках. — Гай!
— К чёрту всё! К чёрту! К чёрту!
— Что это? Неужели книга? А мне казалось, что специальное
обучение всё теперь проводится с помощью кинофильмов. — Миссис Фелпс удивлённо
заморгала глазами. — Вы изучаете теорию пожарного дела?
— Какая там к чёрту теория! — ответил Монтэг. — Это стихи.
— Монтэг! — прозвучал у него в ушах предостерегающий шёпот
Фабера.
— Оставьте меня в покое! — Монтэг чувствовал, что его словно
затягивает в какой-то стремительный гудящий и звенящий водоворот.
— Монтэг, держите себя в руках! Не смейте…
— Вы слышали их? Слышали, что эти чудовища лопотали тут о
других таких же чудовищах? Господи! Что только они говорят о людях! О
собственных детях, о самих себе, о своих мужьях, о войне!.. Будь они прокляты!
Я слушал и не верил своим ушам.
— Позвольте! Я ни слова не сказала о войне! — воскликнула
миссис Фелпс.
— Стихи! Терпеть не могу стихов, — сказала миссис Бауэлс.
