Дверь хлопнула, дом опустел.
Монтэг стоял в ледяной пустыне гостиной, где стены напоминали
грязный снег.
Из ванной комнаты донёсся плеск воды. Он слышал, как Милдред
вытряхивала на ладонь из стеклянного флакончика снотворные таблетки.
— Вы глупец, Монтэг, глупец, глупец! О боже, какой вы
идиот!..
— Замолчите! — Монтэг выдернул из уха зелёную пульку и сунул
её в карман, но она продолжала жужжать:
— Глупец… глупец!..
Монтэг обыскал весь дом и нашёл наконец книги за
холодильником, куда их засунула Милдред. Нескольких не хватало, и Монтэг понял,
что Милдред сама начала понемножку изымать динамит из своего дома. Но гнев его
уже погас. Он чувствовал только усталость и недоумение. Зачем он всё это
сделал?
Он отнёс книги во двор и спрятал их в кустах у забора.
Только на одну ночь. На тот случай, если Милдред опять надумает их жечь.
Вернувшись в дом, он прошёлся по пустым комнатам.
— Милдред! — позвал он у дверей тёмной спальни. Никто не
ответил.
Пересекая лужайку по пути к метро, Монтэг старался не
замечать, каким мрачным и опустевшим был теперь дом Клариссы Маклеллан…
В этот час, идя на работу, он вдруг так остро ощутил своё
полное одиночество и всю тяжесть совершённой им ошибки, что не выдержал и снова
заговорил с Фабером — ему страстно захотелось услышать в ночной тиши этот
слабый голос, полный удивительной теплоты и сердечности. Он познакомился с
Фабером несколько часов назад, но ему уже казалось, что он знал его всю жизнь.
Монтэг чувствовал теперь, что в нём заключены два человека: во-первых, он сам,
Монтэг, который ничего не понимал, не понимал даже всей глубины своего
невежества, лишь смутно догадывался об этом, и, во-вторых, этот старик, который
разговаривал сейчас с ним, разговаривал всё время, пока пневматический поезд
бешено мчал его из одного конца спящего города в другой. Все дни, какие ещё
будут в его жизни, и все ночи — и тёмные, и озарённые ярким светом луны —
старый профессор будет разговаривать с ним, роняя в его душу слово за словом,
каплю за каплей, камень за камнем, искру за искрой. И когда-нибудь сознание его
наконец переполнится и он перестанет быть Монтэгом. Так говорил ему старик,
уверял его в том, обещал. Они будут вместе — Монтэг и Фабер, огонь и вода, а
потом, в один прекрасный день, когда всё перемешается, перекипит и уляжется, не
будет уже ни огня, ни воды, а будет вино. Из двух веществ, столь отличных одно
от другого, создаётся новое, третье. И наступит день, когда он, оглянувшись
назад, поймёт, каким глупцом был раньше. Он и сейчас уже чувствовал, что этот
долгий путь начался, что он прощается со своим прежним «я» и уходит от него.
Как приятно было слышать в ухе это гудение шмеля, это сонное
комариное жужжание, тончайший филигранный звук старческого голоса! Вначале он
бранил Монтэга, потом утешал в этот поздний ночной час, когда Монтэг, выйдя из
душного туннеля метро, снова очутился в мире пожарных.
— Имейте снисхождение, Монтэг, снисхождение. Не высмеивайте
их, не придирайтесь. Совсем недавно и вы были таким. Они свято верят, что так
будет всегда. Но так всегда не будет. Они не знают, что вся их жизнь похожа на
огромный пылающий метеор, несущийся сквозь пространство. Пока он летит, это
красиво, но когда-нибудь он неизбежно должен упасть. А они ничего не видят —
только этот нарядный, весёлый блеск. Монтэг, старик, который прячется у себя
дома, оберегая свои старые кости, не имеет права критиковать. Но я всё-таки
скажу: вы чуть не погубили всё в самом начале. Будьте осторожны. Помните, я
всегда с вами. Я понимаю, как это у вас вышло. Должен сознаться, ваш слепой
гнев придал мне бодрости. Господи, я вдруг почувствовал себя таким молодым! Но
теперь я хочу, чтобы вы стали стариком, я хочу перелить в вас капельку моей
трусости. В течение этих нескольких часов, что вы проведёте с Битти, будьте
осторожны, ходите вокруг него на цыпочках, дайте мне послушать его, дайте мне
возможность оценить положение. Выжить — вот наш девиз. Забудьте об этих бедных
глупых женщинах…
— Я их так расстроил, как они, наверно, ни разу за всю жизнь
не расстраивались, — сказал Монтэг. — Я сам был потрясён, когда увидел слёзы
миссис Фелпс. И, может быть, они правы. Может быть, лучше не видеть жизни
такой, как она есть, закрыть на всё глаза и веселиться. Не знаю. Я чувствую
себя виноватым…
— Нет, не надо! Если бы не было войны и на земле был мир, я
бы сам сказал вам: веселитесь! Но нет, Монтэг, вы не имеете права оставаться
только пожарником. Не всё благополучно в этом мире.
Лоб Монтэга покрылся испариной.
— Монтэг, вы слышите меня?
— Мои ноги… — пробормотал Монтэг. — Я не могу ими двинуть.
Какое глупое чувство. Мои ноги не хотят идти!
— Слушайте, Монтэг. Успокойтесь, — мягко уговаривал старик.
— Я понимаю, что с вами. Вы боитесь опять наделать ошибок. Но не бойтесь.
Ошибки иногда полезны. Если бы вы только знали! Когда я был молод, я совал своё
невежество всем в лицо. Меня били за это. И к сорока годам я отточил наконец
оружие моих знаний. А если вы будете скрывать своё невежество, вас не будут
бить и вы никогда не поумнеете. Ну, а теперь шагайте. Ну! Смелее! Идёмте вместе
на пожарную станцию! Нас теперь двое. Вы больше не одиноки, мы уже не сидим
каждый порознь в своей гостиной, разделённые глухой стеной. Если вам будет
нужна помощь, когда Битти станет наседать на вас, я буду рядом, в вашей
барабанной перепонке, я тоже буду слушать и всё примечать!
Монтэг почувствовал, что его ноги — сначала правая, потом
левая — снова обрели способность двигаться.
— Не покидайте меня, мой старый друг, — промолвил он.
Механического пса в конуре не было. Она была пуста, и белое
оштукатуренное здание пожарной станции было погружено в тишину. Оранжевая
Саламандра дремала, наполнив брюхо керосином, на её боках, закреплённые
крест-накрест, отдыхали огнемёты. Монтэг прошёл сквозь эту тишину и,
ухватившись рукой за бронзовый шест, взлетел вверх, в темноту, не сводя глаз с
опустевшего логова механического зверя. Сердце его то замирало, то снова
начинало бешено колотиться. Фабер на время затих в его ухе, словно серая ночная
бабочка.
На верхней площадке стоял Битти. Он стоял спиной к люку,
будто и не ждал никого.
— Вот, — сказал он, обращаясь к пожарным, игравшим в карты,
— вот идёт любопытнейший экземпляр, на всех языках мира именуемый дураком.
Не оборачиваясь, он протянул руку ладонью кверху, молчаливо
требуя дани. Монтэг вложил в неё книгу. Даже не взглянув на обложку, Битти
швырнул книгу в мусорную корзинку и закурил сигарету.
— «Самый большой дурак тот, в ком есть хоть капля ума».
Добро пожаловать, Монтэг. Надеюсь, вы теперь останетесь подежурить с нами, раз
лихорадка у вас прошла и вы опять здоровы? В покер сыграем?
