Они сели к столу. Раздали карты. В присутствии Битти Монтэг
остро ощущал виновность своих рук. Его пальцы шныряли, как напроказившие
хорьки, ни минуты не оставаясь в покое. Они то нервно шевелились, то теребили
что-то, то прятались в карманы от бледного, как спиртовое пламя, взгляда Битти.
Монтэгу казалось, что стоит брандмейстеру дохнуть на них — и руки усохнут,
скорчатся и больше уж никогда не удастся вернуть их к жизни, они навсегда будут
похоронены в глубине рукавов его куртки. Ибо эти руки вздумали жить и
действовать по своей воле, независимо от Монтэга, в них впервые проявило себя
его сознание, реализовалась его тайная жажда схватить книгу и убежать, унося с
собой Иова, Руфь или Шекспира. Здесь, на пожарной станции, они казались руками
преступника, обагрёнными кровью.
Дважды в течение получаса Монтэг вставал и выходил в уборную
мыть руки. Вернувшись, он прятал их под столом.
Битти рассмеялся:
— А ну-ка держите ваши руки на виду, Монтэг. Не то, чтобы мы
вам не доверяли, но знаете ли, всё-таки…
Все захохотали.
— Ладно уж, — сказал Битти. — Кризис миновал, и всё опять
хорошо. Заблудшая овца вернулась в стадо. Всем нам случалось в своё время
заблуждаться. Правда всегда будет правдой, кричали мы. Не одиноки те, кто носит
в себе благородные мысли, убеждали мы себя. «О мудрость, скрытая в живых
созвучьях», — как сказал сэр Филип Сидней. Но, с другой стороны: «Слова листве
подобны, и где она густа, так вряд ли плод таится под сению листа», — сказал
Александр Поп. Что вы об этом думаете, Монтэг?
— Не знаю.
— Осторожно, — шептал Фабер из другого далёкого мира.
— Или вот ещё: «Опасно мало знать, о том не забывая,
кастальскою струёй налей бокал до края. От одного глотка ты опьянеешь разом, но
пей до дна и вновь обрящешь светлый разум». Поп, те же «Опыты». Это, пожалуй, и
к вам приложимо, Монтэг, а? Как вам кажется?
Монтэг прикусил губу.
— Сейчас объясню, — сказал Битти, улыбаясь и глядя в карты.
— Вы ведь как раз и опьянели от одного глотка. Прочитали несколько строчек, и
голова пошла кругом. Трах-тарарах! Вы уже готовы взорвать вселенную, рубить
головы, топтать ногами женщин и детей, ниспровергать авторитеты. Я знаю, я сам
прошёл через это.
— Нет, я ничего, — ответил Монтэг в смятении.
— Не краснейте, Монтэг. Право же, я не смеюсь над вами.
Знаете, час назад я видел сон. Я прилёг отдохнуть, и мне приснилось, что мы с
вами, Монтэг, вступили в яростный спор о книгах. Вы метали громы и молнии и
сыпали цитатами, а я спокойно отражал каждый ваш выпад. «Власть», — говорил я.
А вы, цитируя доктора Джонсона, отвечали: «Знания сильнее власти». А я вам: тот
же Джонсон, дорогой мой мальчик, сказал: «Безумец тот, кто хочет поменять
определённость на неопределённость». Держитесь пожарников, Монтэг. Всё
остальное — мрачный хаос!
— Не слушайте его, — шептал Фабер. — Он хочет сбить вас с
толку. Он скользкий, как угорь. Будьте осторожны!
Битти засмеялся довольным смешком.
— Вы же мне ответили на это: «Правда, рано или поздно,
выйдет на свет божий. Убийство не может долго оставаться сокрытым». А я
воскликнул добродушно: «О господи, он всё про своего коня!» А ещё я сказал: «И
чёрт умеет иной раз сослаться на священное писание». А вы кричали мне в ответ:
«Выше чтят у нас дурака в атласе, чем мудрого в бедном платье!» Тогда я
тихонько шепнул вам: «Нужна ли истине столь ярая защита?» А вы снова кричали:
«Убийца здесь — и раны мертвецов раскрылись вновь и льют потоки крови!» Я отвечал,
похлопав вас по руке: «Ужель такую жадность пробудил я в вас?» А вы вопили:
«Знание — сила! И карлик, взобравшись на плечи великана, видит дальше его!» Я
же с величайшим спокойствием закончил наш спор словами: «Считать метафору
доказательством, поток праздных слов источником истины, а себя оракулом — это
заблуждение, свойственное всем нам», — как сказал однажды мистер Поль Валери.
У Монтэга голова шла кругом. Ему казалось, что его нещадно
избивают по голове, глазам, лицу, плечам, по беспомощно поднятым рукам. Ему
хотелось крикнуть: «Нет! Замолчите! Вы стараетесь всё запутать. Довольно!»
Тонкие нервные пальцы Битти схватили Монтэга за руку.
— Боже, какой пульс! Здорово я вас взвинтил, Монтэг, а?
Чёрт, пульс у вас скачет, словно на другой день после войны. Не хватает только
труб и звона колоколов. Поговорим ещё? Мне нравится ваш взволнованный вид. На
каком языке мне держать речь? Суахили, хинди, английский литературный — я
говорю на всех. Но это похоже на беседу с немым, не так ли, мистер Вилли Шекспир?
— Держитесь, Монтэг! — прошелестела ему на ухо мошка. — Он
мутит воду!
— Ох, как вы испугались, — продолжал Битти. — Я и правда
поступил жестоко — использовал против вас те самые книги, за которые вы так
цеплялись, использовал для того, чтобы опровергать вас на каждом шагу, на
каждом слове. Ах, книги — это такие предатели! Вы думаете, они вас поддержат, а
они оборачиваются против вас же. Не только вы, другой тоже может пустить в ход
книгу, и вот вы уже увязли в трясине, в чудовищной путанице имён существительных,
глаголов, прилагательных. А кончился мой сон тем, что я подъехал к вам на
Саламандре и спросил: «Нам не по пути?» Вы вошли в машину, и мы помчались
обратно на пожарную станцию, храня блаженное молчание, страсти улеглись, и
между нами снова был мир.
Битти отпустил руку Монтэга, и она безжизненно упала на
стол.
— Всё хорошо, что хорошо кончается.
Тишина. Монтэг сидел, словно белое каменное изваяние.
Отголоски последних нанесённых ему ударов медленно затихали где-то в тёмных
пещерах мозга. Фабер ждал, пока они затихнут совсем. И когда осели наконец
вихри пыли, взметённые в сознании Монтэга, Фабер начал тихим голосом:
— Хорошо, он сказал всё, что хотел. Вы это выслушали. Теперь
в ближайшие часы буду говорить я. Вам придётся выслушать и это. А потом
постарайтесь разобраться и решить — с кем вы. Но я хочу, чтобы вы решили это
сами, чтобы это решение было вашим собственным, а не моим и не брандмейстера
Битти. Одного только не забывайте — брандмейстер принадлежит к числу самых
опасных врагов истины и свободы, к тупому и равнодушному стаду нашего
большинства. О, эта ужасная тирания большинства! Мы с Битти поём разные песни.
От вас самого зависит, кого вы станете слушать.
Монтэг уже открыл было рот, чтобы ответить Фаберу, но звон
пожарного колокола вовремя помешал ему совершить эту непростительную
оплошность. Рупор пожарного сигнала гудел под потолком. В другом конце комнаты стучал
телефонный аппарат, записывающий адрес. Брандмейстер Битти, держа карты в
розовой руке, нарочито медленным шагом подошёл к аппарату и оторвал бумажную
ленту. Небрежно взглянув на адрес, он сунул его в карман и, вернувшись к столу,
снова сел. Все глядели на него.
