— Вы тоже какой-то особенный, мистер Монтэг. Временами я
даже забываю, что вы пожарник. Можно опять рассердить вас?
— Ладно, давайте.
— Как это началось? Как вы попали туда? Как выбрали эту
работу и почему именно эту? Вы не похожи на других пожарных. Я видала некоторых
— я знаю. Когда я говорю, вы смотрите на меня. Когда я вчера заговорила о луне,
вы взглянули на небо. Те, другие, никогда бы этого не сделали. Те просто ушли
бы и не стали меня слушать. А то и пригрозили бы мне. У людей теперь нет
времени друг для друга. А вы так хорошо отнеслись ко мне. Это редкость. Поэтому
мне странно, что вы пожарник. Как-то не подходит к вам.
Ему показалось, что он раздвоился, раскололся пополам и одна
его половина была горячей как огонь, а другая холодной как лёд, одна была
нежной, другая — жёсткой, одна — трепетной, другая — твёрдой как камень. И
каждая половина его раздвоившегося «я» старалась уничтожить другую.
— Вам пора. Не опоздайте к своему психиатру, — сказал он.
Она убежала, оставив его на тротуаре под дождём. Он долго
стоял неподвижно. Потом, сделав несколько медленных шагов, вдруг запрокинул
голову и, подставив лицо дождю, на мгновение открыл рот…
Механический пёс спал и в то же время бодрствовал, жил и в
то же время был мёртв в своей мягко гудящей, мягко вибрирующей, слабо
освещённой конуре в конце тёмного коридора пожарной станции. Бледный свет
ночного неба проникал через большое квадратное окно, и блики играли то тут, то
там на медных, бронзовых и стальных частях механического зверя. Свет отражался
в кусочках рубинового стекла, слабо переливался и мерцал на тончайших, как
капилляры, чувствительных нейлоновых волосках в ноздрях этого странного чудовища,
чуть заметно вздрагивающего на своих восьми паучьих, подбитых резиной лапах.
Монтэг соскользнул вниз по бронзовому шесту и вышел
поглядеть на спящий город. Тучи рассеялись, небо было чисто. Он закурил и,
вернувшись в коридор, нагнулся и заглянул в конуру. Механический пёс напоминал
гигантскую пчелу, возвратившуюся в улей с поля, где нектар цветов напоён ядом,
рождающим безумие и кошмары. Тело пса напиталось этим густым сладким дурманом,
и теперь он спал, сном пытаясь побороть злую силу яда.
— Здравствуй, — прошептал Монтэг, как всегда зачарованно
глядя на мёртвого и в то же время живого зверя.
По ночам, когда становилось скучно, — а это бывало каждую
ночь, пожарники спускались вниз по медным шестам и, настроив тикающий механизм
обонятельной системы пса на определённый запах, пускали в подвал крыс, цыплят,
а иногда кошек, которых всё равно предстояло утопить. Держали пари, которую из
жертв пёс схватит первой.
Через несколько секунд игра заканчивалась. Цыплёнок, кошка
или крыса, не успев пробежать и несколько метров, оказывались в мягких лапах
пса, и четырехдюймовая стальная игла, высунувшись, словно жало, из его морды,
впрыскивала жертве изрядную дозу морфия, или прокаина. Затем убитого зверька
бросали в печь для сжигания мусора, и игра начиналась снова.
Монтэг обычно оставался наверху и не принимал участия в этих
забавах. Как-то раз, два года назад, он побился об заклад с одним из опытных
игроков и проиграл недельный заработок. Расплатой был бешеный гнев Милдред — он
до сих пор помнит её лицо всё в красных пятнах, со вздувшимися на лбу жилами.
Теперь по ночам он лежал на койке, отвернувшись к стене, прислушиваясь к
долетавшим снизу взрывам хохота, дробному цокоту крысиных когтей по полу —
будто кто-то быстро-быстро дёргал струну рояля, — к скрипичному писку мышей, к
внезапной тишине, когда пёс одним бесшумным прыжком выскакивал из будки, как
тень, как гигантская ночная бабочка, вдруг вылетевшая на яркий свет. Он хватал
свою жертву, вонзал в неё жало и возвращался в конуру, чтобы тут же затихнуть и
умереть — как будто выключили рубильник.
Монтэг коснулся морды пса.
Пёс заворчал.
Монтэг отпрянул.
Пёс приподнялся в конуре и взглянул на Монтэга внезапно
ожившими, полными зелёно-синих неоновых искр глазами. Снова он заворчал —
странный, режущий ухо звук, смесь электрического жужжания, шипения масла на
сковороде и металлического скрежета, словно пришёл в движение какой-то ветхий,
давно заброшенный механизм, скрипучий от ржавчины и стариковской
подозрительности.
— Но-но, старик, — прошептал Монтэг, сердце у него бешено
заколотилось. Он увидел, как из морды собаки высунулась на дюйм игла, исчезла,
снова высунулась, снова исчезла. Где-то в чреве пса нарастало рычание,
сверкающий взгляд был устремлён на Монтэга.
Монтэг попятился. Пёс сделал шаг из конуры. Монтэг схватился
рукой за шест. Ответив на прикосновение, шест взвился вверх и бесшумно пронёс
Монтэга через люк в потолке. Он ступил на полутёмную площадку верхнего этажа.
Он весь дрожал, лицо его покрылось землистой бледностью.
Внизу пёс затих и снова опустился на свои восемь неправдоподобных паучьих лап,
продолжая мягко гудеть: его многогранные глаза-кристаллы снова погасли.
Монтэг не сразу отошёл от люка, он хотел сперва немного
успокоиться. За его спиной, в дальнем углу, у стола, освещённого лампой под
зелёным абажуром, четверо мужчин играли в карты. Они бегло взглянули на
Монтэга, но никто из них не произнёс ни слова. Только человек в шлеме
брандмейстера, украшенном изображением феникса, державший карты в сухощавой
руке, заинтересовался наконец и спросил из своего угла:
— Что случилось, Монтэг?
— Он меня не любит, — сказал Монтэг.
— Кто, пёс? — Брандмейстер разглядывал карты в руке. —
Бросьте. Он не может любить или не любить. Он просто «функционирует». Это как
задача по баллистике. Для него рассчитана траектория, и он следует по ней. Сам
находит цель, сам возвращается обратно, сам выключается. Медная проволока,
аккумуляторы, электрическая энергия — вот и всё, что в нём есть.
Монтэг судорожно глотнул воздух.
— Его обонятельную систему можно настроить на любую
комбинацию — столько-то аминокислот, столько-то фосфора, столько-то жиров и
щелочей. Так?
— Ну, это всем известно.
— Химический состав крови каждого из нас и процентное
соотношение зарегистрированы в общей картотеке там, внизу. Что стоит
кому-нибудь взять и настроить «память» механического пса на тот или другой
состав — не полностью, а частично, ну хотя бы на аминокислоты? Этого
достаточно, чтобы он сделал то, что сделал сейчас, — он реагировал на меня.
— Чепуха! — сказал брандмейстер.
— Он раздражён, но не разъярён окончательно. Кто-то настроил
его «память» ровно настолько, чтобы он рычал, когда я прикасаюсь к нему.
— Да кому пришло бы в голову это делать? — сказал
брандмейстер. — У вас нет здесь врагов, Гай?
