– Почти все дочке ее, Лёличке. Нам квартиру эту оставила, больше ничего.
– Вы сказали «почти все Лёличке», – подала я голос. – А остальное кому?
– Дарственную на квартиру свою сделала армяшке какому-то. А ценности, машины – все Лёле. Давайте-ка выпьем за упокой Валиной души.
У меня в глазах прямо так потемнело, еле-еле свою рюмку на столе отыскала.
– А имя этого армяшки вы помните?
– Толи Гурген, толи Пурген…
– Рубен? – услужливо подсказала Тая.
– Ага! Рубен, он самый! – Любовь Викторовна подняла на Таю взгляд. – Так вы его знаете? Любовник он, что ли, Валентинин был? Жирненький кусок ему обломился, нечего сказать. Ну, давайте, девочки, не чокаясь.
На этот раз теплая гнусная водыща полезла еще хуже, я осилила только половину рюмки, да и закуски оставалось совсем немного. Не объедать же хозяев до нитки, в самом-то деле, мы ведь не звери какие-нибудь.
– Вы, наверное, рады теперь, что квартира, наконец-то, ваша, – сказала Тая, выгребая оставшиеся пельмени из общей миски себе в тарелку.
– Да уж, рады, как радым-то не быть, – закивала Любовь Викторовна, поддевая вилкой кусочек редиски. – Уж попила она кровушки нашей, прости господи, ой попила! Никогда зла ей не желала, не делала, но как сказали, что померла, так перекрестилась, прости господи, прям перекрестилась, вот ей богу! Жаль, правда, денег нам совсем не оставила, только квартиру, да и на этом спасибо. Но вот если бы еще и капиталец какой отстегнула, как было бы хорошо, как было бы чудес…
– А вы с Артемом были знакомы? – бесцеремонно перебила я эти мечтания-причитания.
– С любовничком-то ее? А как же! Вот ведь позорище! Он же ей в сыновья годился! А она все трындела, мол замуж за него пойду, совладельцем сделаю, хоть на старости лет поживу как знаменитости, всякие там пугачевы с молодым красивым мужем, чтоб мне все завидовали. Ну, вот ведь не долго завидовали, померла, сердешная.
– Она не просто померла, – сухо заметила Тая, – ее убили. Как вы думаете, кто это мог сделать?
– Да кто угодно, – пожала она пухлыми плечами, – богатая ж она была, все хотят убить богатых.
– Еще и Лёля пропала, – мне почти невыносимо уже было сидеть за этим столом вместе с молчаливо жующей Олесей и ее пухлоплечей мамой. – Вы в курсе, что с ней могло случиться?
– Да что с ней, с шалавой эдакой могло случиться, – отмахнулась Любовь Викторовна, – уехала, видать с каким-нибудь джигитом, и знать не знает, что с ее матерью стряслось. Да еще и денег ей страх как отвалилось! И знать не знает! Шалава!
– А вдруг с ней что-нибудь случилось? – не помню, когда еще так сильно мне хотелось вернуть угощение обратно на тарелку, глядя на деловитую такую, основательно лилово-плюшевую хозяйку дома (теперь уже ее дома). – Вы не думали об этом?
– Да что с ней, шалавой может случиться, – отмахнулась Любовь Викторовна, едва не смахнув со стола все близстоящие тарелки. – Ничего не случится! Ну, давайте, не чокаясь.
Пришлось мучаться не чокаясь, ведь не то, что огурцов, уже редиски на элементарные закусочные нужды не хватало, а хлебосольная хозяйка хлеб солить отнюдь не собиралась.
– Скажите, вы не в курсе, где родственники Артема? Откуда он? Есть у него братья или сестры?
– С под Питера вроде бы он, а родственников у него никого нету.
– Вообще никого? – удивилась я. – Его в капусте нашли?
– Почти, детдомовский он.
Красивая версия с братом-близнецом развалилась самым позорным образом.
– Да и еще сказать хочу, – карие глаза Валентины Дмитриевны сделались влажными, страдальческими, буквально за всю страну печальными. – Вот Олесечка спуталась с каким-то голодранцем, – она кивнула на беспрерывно жующую Олесечку, хотя не понятно, чего она могла жевать, когда все тарелки давно остались пустыми. – Писатель он там, что ли. Так вот, девочки, вы же Олесины подружки, я ж правильно поняла? Вы бы поговорили, объяснили по душам, что такой сюртук ей не пара, голодранцев, да писательков нам не надо. Уж сколько в нищете пробарахтались, только квартирой совсем уж обзавелись, как на тебе, поперли ерундисты! Олесечка-то у меня девочка видная, ей стоящий жених нужен…
Мамину тираду Олеся смогла перебить только внезапным приступом кашля, и мы поняли, что маму она не поставила в известность, что мы «ее подруженьки» очень даже близко знакомы с «сюртуком-голодранцем». Покраснев, как борщовая свекла, Олеся там что-то бредила скороспелое, но нам уже очень срочно требовалось идти домой. Прямо немедленно. Прощались скомкано, ноги уносили быстро. Олеся вылетела за нами следом на площадку.
– Девочки! Вы только Владику ничего не говорите! Мама же не знает, какой он миленький! Он же ведь когда-нибудь разбогатеет, да?
Но мы уже стремительно неслись вниз, гулко грохоча копытами.
Глава двадцатая
Вылетев на улицу, мы по инерции пробежали еще метров сто и только после этого смогли остановиться и отдышаться.
– Я сейчас же позвоню Владу! – трясущимися от злости руками, Тая принялась копаться в своей объемной сумке в поисках мобильника. – Я ему сейчас…
– Погоди, – я взяла ее за плечи, – сейчас ты раскричишься, в ультимативной форме потребуешь, чтобы он немедленно бросил эту селянку, что может привести к прямо противоположному результату. Когда от человека что-то мощно требуют, он начинает моментально тормозить, упираться рогами в землю и визжать: я сам все знаю, я сам все решу, не лезьте не в свое дело! Понимаешь? Надо как-нибудь позвать его в гости и за бокальчиком винца, в спокойной обстановке поделиться соображениями насчет того, что он однозначно достоин лучшей участи, чем эта Олеся со своей практичной, умудренной жизненным опытом мамашкой. Блин, бывают же такие гадостные люди! И чего нашему Владу так не везет?
– Надо баб выбирать умеючи! – выпалила Тая. – Ничему не учится, болван! Хотя, чего переживать, на его век бестолковых корыстных стервочек-блондиночек хватит! Можно даже впрок заготовить, насушить пучками! Тьфу!
– Успокойся, вдох-выдох, вдох-выдох… помни, что нервные клетки вроде как не восстанавливаются.
– Если б они не восстанавливались, я уже давным-давно сидела бы в дурдоме! В камере для буйных!
– Пойдем к метро, дружочек, – вздохнула я, – надо бы успеть до закрытия магазина купить чего-нибудь съестного, а то в холодильнике шаром покати.
Я взяла под руку свою дорогую буйную подружку, и мы потопали к шумной теплой утробе орденоносного метрополитена.
Добравшись домой и, исполнив свой прогулочно-прокормочный долг перед любимой псинкой, состряпали себе нехитрый ужин и расселись на диване перед телевизором.
– Все в этой семейке друг друга стоят, – изрекла Тая, откусывая «многоэтажный» бутерброд с ветчиной, сыром, луком, огурцом и чем-то еще, не в курсе, чего именно она туда натолкала. – И ведь достанутся же какому-то несчастному такая женушка с такой вот тещенькой.
