Ладно, решила я, засыпая, пока не буду ничего предпринимать,
с голоду не умираем…
* * *
«…Не прошло и двух недель с того дня, как подарил я
Франческе перстень, как оная девица убежала из дома отца своего с тем самым
прескверным Джакопо Ченчи, который, снесшись с господином герцогом Висконти,
бежал в Милан, опасаясь как и тех флорентийских бешеных, так и гнева мессера
Джироламо. Тогда мессер Джироламо пришел ко мне в покои, обливаясь слезами, и
сказал: Отчего, дорогой мой Бенвенуто, отчего не можем мы вложить разума в
сердца наших детей? Отчего все наши помыслы пустым для них звуком сказываются?
Как желал я увидеть дочь свою Франческу твоею женою и внуков обнять! Но нет, не
суждено тому было статься, и тот подлый Джакопо уговорил несчастную и увлек
обманом. Прости меня, мой Бенвенуто!» На те слова я отвечал: Друг мой дорогой,
мессер Джироламо! Только доброе видел я от тебя и только добром буду тебя
вспоминать. Что же до той Франчески, так не стоит и говорить о ней.
Женский разум — что июльский мороз.
А тому Джакопо Ченчи только было счастья, что от вашей
сердечной дружбы, за которую он вам недобрым отплатил".
И по моим словам так и вышло: того же года тот прескверный
Джакопо герцогу Висконти не угодил, и тот изгнанию его подверг за все его злое.
А будучи изгнан, попал Джакопо в руки бешеных, и они всяческим наказаниям его
подвергли, и оных не снеся, Джакопо умер. Тогда же подумал я: отчего такое
несчастье причинялось оному Джакопо, коли перстень мой должен, по словам того
иностранного графа, одно счастье владельцам его приносить? Однако же после
доходят до меня слухи, что донна Франческа, мессера Джироламо беглая дочь,
живет с господином герцогом Висконти, отчего и приключилось изгнание того
презлого Джакопо. И сказывали, что герцог души в ней не чает и осыпает ее
дарами и милостями, так что перстень и правда может счастье приносить, только
имени доброго не убережет.
Я же сам, в сильное огорчение впав, снесся с Его
Святейшеством и получил от него весьма ласковое письмо и прелюбезное
приглашение, через которое я очень был напуган, как бы то письмо не попало к
сказанным бешеным, что могло бы мне немало несчастий причинить. Тогда пришел я
в покои мессера Джироламо и, поклонившись ему, все рассказал. И тот мессер
Джироламо, любезный мой друг, очень огорчился, но, однако же, сказал: Любезный
Бенвенуто! Коли призывает тебя Его Святейшество, так не может быть для тебя
лучшего, как поспешить в Рим. Я же помогу тебе, чем сумею, и помнить
каждодневно буду в каждой своей молитве и в каждом помышлении".
И оный добрый мессер Джироламо дал мне лошадей и всего
потребного в дорогу, и письмо к другу своему в Риме мессеру Джанбаттиста
Преста. И той же ночью покинул я Флоренцию, где немало сделал хороших работ и
где оставил друзей, о коих и сейчас часто вспоминаю…"
* * *
Надежда Лебедева была натура увлекающаяся. Кроме того, в ее
характере присутствовало такое ценное качество, как умение доводить до конца
любое начатое дело.
Странная фотография сильно ее заинтересовала. Поэтому,
пораскинув мозгами и порывшись в записной книжке, она поняла, что прямого
выхода на общество кактусоводов у нее нет и надо обращаться за помощью к мужу.
Потому что если она придет туда просто так, с улицы, то никакой нужной
информации не получит — сейчас нигде не доверяют посторонним. А она даже не
может предъявить там какое-никакое удостоверение — что она, допустим, из газеты
или из милиции. Хотя нет, про милицию лучше не надо, многие люди на милицию
плохо, реагируют и, что знают, не скажут. Нет, надо действовать старым
поверенным методом — через знакомство. Но вышло так, что нет у нее знакомых
кактусоводов. Поэтому необходимость обратиться за помощью к мужу ее не то чтобы
расстроила, но несколько насторожила.
Дело в том, что муж ее, Сан Саныч, был человек очень
серьезный и осторожный.
И свойство своей жены влипать во всякие опасные ситуации он
объяснял исключительно ее легкомыслием и любовью к криминальным приключениям.
Он очень любил свою жену и беспокоился за нее, поэтому Надежда взяла за правило
не рассказывать ему о сомнительных делах, чтобы не волновать понапрасну.
Стало быть, рассказать ему всю правду про рыжего покойника и
странную фотографию было никак нельзя. Поэтому Надежда взяла фотографию с собой
на работу, отправилась там в отдел к ребятам-компьютерщикам. Умельцы быстро
ввели сканером фото в «Пентиум», покрутили, повертели и через некоторое время
выдали Надежде четкую копию фотографии и отдельно цветущий кактус. Надежда
рассыпалась в благодарностях и подарила ребятам большую пачку «форсмановского»
чая с бергамотом. Те хмыкнули, но взяли.
Сан Саныч Лебедев, в прошлом начальник отдела крупного НИИ,
давно уже ушел со своей безденежной работы и зарабатывал деньги в десяти разных
местах: где обслуживал компьютеры, где читал лекции студентам, а где и просто
дежурил ночью, не чураясь никакого труда. Знакомых у него по городу было
невероятно много, но на просьбу Надежды он вначале отреагировал подозрительно,
просто по привычке относиться осторожно к ее занятиям. Но кактус выглядел так
безобидно, что Сан Саныч успокоился, привел жену в клуб на Большой Конюшенной,
подвел за руку к маленькому лысеющему человечку, похожему на гнома-рудокопа, и
представил:
— Это — Леня Салтыков, а это — моя жена Надя. —
После этого, сочтя свою миссию выполненной, срочно умчался на очередную
халтуру.
Надежда, убедившись, что муж исчез, достала из сумочки
фотографию кактуса. Она только хотела начать длинное объяснение, зачем ей нужно
знать, что это за кактус, но не успела и слова вымолвить, как Леня буквально
вырвал у нее из рук фотографию с воплем:
— Пилоцереус Пульпика! Цветущий пилоцереус Пульпика!
Вася, сюда, скорее!
К нему тотчас же подбежал крупный толстый мужчина с лицом,
синим от бритья, и волосатыми, как у гориллы, руками и уткнулся носом в
фотографию. Тут же набежала целая толпа сумасшедших кактусоводов, замелькали
лупы. Со стороны это выглядело как потасовка на американском футболе, когда
пятнадцать здоровенных мужиков устраивают кучу-малу посреди стадиона, а кто-то
самый умный уже выкарабкался из свалки с мячом в руках. Надежду никто из членов
общества даже не заметил — пресловутый пилоцереус заслонил для них все
остальное. Из свалки доносились возбужденные возгласы:
— У меня самого Пульпика чуть на зацвела в восемьдесят
третьем!
— Брось заливать, в восемьдесят третьем был год
спокойного солнца, а она цветет только при повышенной солнечной активности! Да
у тебя и вообще приличные экземпляры никогда не цвели!
— Сам такой! У тебя даже «царица ночи» не цветет!
Последнее оскорбление было, по-видимому, настолько страшным,
что кактусоводы чуть было не перешли к мордобою, но в это время Леня Салтыков,
как тот самый умный игрок с мячом, вылез из свалки с фотографией и обратился к
Надежде прокурорским тоном:
