– Допустим.
– Уж я-то знаю, Дуглас, я-то знаю. Хотел кое в чем
признаться?
– В чем? – Дуглас по-прежнему держал мешок за спиной.
– Пытаюсь догадаться. Не подскажешь?
– А ты намекни, дедушка.
– Ну что ж. Нынче над ратушей вроде как разверзлись хляби
небесные. По слухам, на лужайку лавиной хлынули мальчишки. Ты, часом, никого из
них не знаешь?
– Нет, сэр.
– Может, кто-нибудь из них знает тебя?
– Если я их не знаю, откуда им-то меня знать, сэр?
– Неужто тебе и сказать больше нечего?
– Вот прямо сейчас? Нечего, сэр.
Дед покачал головой.
– Говорил же я тебе, Дуг: мне известно о похищенном. Жаль,
что ты упорствуешь. А меня, помню, в твои годы застукали с поличным, когда
устроил я одну каверзу; и ведь знал, что пакость, а все равно делал. Да, как
сейчас помню. – Дедушкины веки дрогнули за стеклами очков. – Не стану
задерживать, парень. Вижу, ты как на иголках.
– Да, сэр.
– Тогда вперед. Дождь не утихает, в небе молнии
разбушевались, на площади ни души. А коли на бегу призвать молнию, то, само
собой, и управишься в два счета. Смекаешь?
– Да, сэр.
– Вот и славно. Одна нога здесь, другая там.
Дуглас попятился.
– Стоит ли пятиться, сынок, – сказал дед. – Я ж тебе не
король на троне. Кругом – и можешь ретироваться по-быстрому.
– Ретироваться. Это из французского пришло, дедушка?
– Не исключено. – Старик потянулся за какой-то книгой. – Как
вернешься, так сразу и проверим!
Глава 20
Незадолго до полуночи Дуг проснулся от жуткой скуки, которую
способен навеять только сон.
Тогда, прислушавшись к посапыванию Тома, который впал в
глубокую летнюю спячку, Дуг поднял руки и пошевелил пальцами – точь-в-точь
камертон; вслед за этим возникло едва ощутимое колебание воздуха. Прямо
чувствовалось, как душа продирается сквозь бескрайние дебри.
Босые ноги опустились на пол, и Дуг накренился в южную
сторону, чтобы уловить радиоволны от дяди, жившего неподалеку. Не послышался ли
ему трубный глас Тантора, что призывал к себе мальчонку, воспитанного
обезьянами? И еще: коль скоро прошло уже полночи, провалился ли сидевший за
стенкой дедушка – на носу очки, справа Эдгар Аллан По, слева жертвы (подлинные
жертвы) Гражданской войны – в дремотную могилу, отрешившись от мира, но вместе
с тем как бы ожидая возвращения Дугласа?
Итак, хлопнув в ладоши над головой и пошевелив пальцами, Дуг
вызвал одно последнее колебание литературного камертона и по тайному наитию
двинулся в сторону дедушкиного и бабушкиного флигеля.
Дедушка позвал кого-то шепотом из своей дремотной могилы.
И Дуг стремительно выскочил за полночную дверь, впопыхах
едва не забыв придержать раздвижные створки, чтобы они не грохнули.
Не отзываясь на слоновий рев, доносившийся сзади, он
пошлепал к бабушке с дедушкой.
И впрямь, дед покоился в библиотеке, готовый воскреснуть к
завтраку и выслушать любые предложения.
Но покамест, в полночь, еще оставалось неосвещенное время
для особого курса наук, поэтому Дуглас, наклонившись, прошептал дедушке на ухо:
– Тысяча восемьсот девяносто девятый.
И дедушка, затерявшийся в другом времени, стал вполголоса
рассказывать про тот самый год: какова была температура воздуха да как
выглядели прохожие на городских улицах.
Вслед за тем Дуглас произнес:
– Тысяча восемьсот шестьдесят девятый.
И дедушка погрузился в те времена, которые настали четыре
года спустя после убийства Линкольна.
Дуглас не шевелился, смотрел перед собой и раздумывал: что,
если прибегать на такие вот необыкновенные, долгие беседы каждую ночь, этак с
полгодика, а еще лучше целый год или даже пару лет – тогда, глядишь, дед прямо
так, во сне, мог бы сделаться ему наставником и дать такие познания, о каких
никто на свете и мечтать не смеет. Дед, сам того не ведая, стал бы учить его
уму-разуму, а он, Дуглас, впитывал бы эту премудрость по секрету от Тома, от
родителей и всех прочих.
– На сегодня хватит, – шепнул Дуг. – Спасибо, дедушка, за
все твои рассказы во сне и наяву. И отдельное спасибо, что надоумил, как быть с
похищенным. Больше ничего говорить не буду. А то еще разбужу тебя ненароком.
С этими словами Дуглас, загрузив себе до отказа голову всем,
что смогло войти через уши, оставил деда спать дальше, а сам на цыпочках
поспешил к лестнице, ведущей в мезонин, чтобы еще разок оглядеть ночной город
под луной.
В это время городские башенные часы, сами похожие на
гигантскую, изумленно-гулкую луну в электрическом ореоле, прочистили охрипшее
горло и огласили воздух полночным боем.
Раз.
Дуглас устремился вверх по ступенькам.
Два. Три.
Четыре. Пять.
Прильнув к чердачному окошку, Дуглас окинул взглядом океан
крыш, сомкнувшийся вокруг могучего исполина часовой башни, а время между тем
продолжало вести свой отсчет.
Шесть. Семь.
У него екнуло сердце.
Восемь. Девять.
Все тело сковало льдом.
Десять. Одиннадцать.
С тысяч ветвей посыпался дождь темных листьев.
Двенадцать!
«Вот оно что!» – пронеслось у него в голове.
Часы! Как же он раньше не подумал?
Конечно, часы!
Глава 21
Последний отзвук гигантских курантов растаял в ночи.
Деревья в саду кланялись ветру; чайного цвета занавеска
бледным призраком трепетала в оконном проеме.
У Дугласа перехватило дыхание. «Ну и дела, – подумал он. –
Почему мне это никогда не приходило в голову?»
Башенные часы, великие и ужасные. Не далее как в прошлом
году разве не показывал ему дед, собираясь преподать очередной урок, переснятые
чертежи часового механизма?
Огромный лунный диск башенных часов – это, считай, та же
мельница, говорил дедушка. Сыпь туда зерна Времени – крупные зерна столетий,
мелкие зерна годов, крошечные зернышки часов и минут – куранты все перемелют, и
Время неслышно развеется по воздуху тончайшей пыльцой, которую подхватят
холодные ветры, чтобы укутать этим прахом город, весь целиком. Споры такой
пыльцы проникнут и в твою плоть, отчего кожа пойдет морщинами, кости начнут со
страшной силой выпирать наружу, а ступни распухнут, как репы, и откажутся
влезать в башмаки. И все оттого, что всесильные жернова в центре города отдают
Время на откуп ненастью.
