– Они победили. Мне-то хотелось – подумать только! – оказать
им услугу. Где были мои глаза? Я хотел, чтобы они занимались мышиной возней,
как мы, чтобы увядали и приходили от этого в ужас, и умирали, как умираю я. Но
они не понимают, они остаются в неведении, они еще счастливее, чем были мы, –
если такое возможно.
– Разумеется. – Блик толкал перед собой кресло. –
Счастливее. Но, в сущности, стареть не так уж плохо. Все нипочем, если
присутствует в твоей судьбе одна штука. Присутствует – значит, порядок.
Опять это невыносимое слово!
– Замолчи!
– Мыслям не прикажешь, – отозвался Блик, с трудом прогоняя
улыбку, тронувшую морщинистые губы.
– Допустим, ты прав, допустим, я жалкая личность, торчу
здесь, как плаксивый идиот!
Солнечные веснушки пробежали по его рукам, покрытым бурыми
пятнами. На какой-то миг эти узоры сложились один к одному, как в разрезной
картинке, и руки сделались мускулистыми, загорелыми и молодыми. Он не поверил
своим глазам: куда исчезли старость и дряхлость? Но веснушки уже заплясали,
замигали под проплывающими кронами деревьев.
– Что мне делать, как быть дальше? Помоги, Блик.
– Каждый сам себе помощник. Ты направлялся к пропасти. Я
тебя предостерег. Мальчишек теперь не удержишь. Будь у тебя побольше здравого
смысла, ты бы мог поддержать их бунт: пусть бы не взрослели, жили бы эгоистами.
Тогда бы узнали, почем фунт лиха!
– Ты задним умом крепок.
– Скажи спасибо, что я раньше не додумался. Хуже нет, если
человек застрял в детстве. Сплошь и рядом такое вижу. В каждом доме есть дети.
Гляди – это дом бедняжки Леоноры. А вот там живут две старые девы со своей
Зеленой машиной. Дети, дети, не знающие любви. Теперь взгляни туда. Овраг.
Душегуб. Это тоже жизнь: ребенок в обличье мужчины. Вот где собака зарыта. Дай
срок – любого из тех мальчишек можно превратить в Душегуба. Но ты ошибся в
выборе стратегии. Силком ничего не добьешься. Недоросля нужно всячески
баловать. Пусть не прощает обид и обрастает ядовитыми шипами. Пусть дорожит
островками злобы и несправедливости. Если уж ты хотел их покарать, лучше всего
было бы сказать: «Бунтуйте! Я с вами, переходим в наступление! Да здравствует
хамство! Перебьем всех гадов и сволочей, что стоят нам поперек дороги!»
– Уймись. Все равно у меня к ним ненависти больше нет. Ну и
денек, поди разберись. Я ведь и вправду выглядывал из-за его лица. Точно
говорю, я там был, влюбленный в ту девчушку. Прожитых лет как не бывало. Я
снова увидел Лайзу.
– Не исключено, что события можно повернуть вспять. В каждом
из нас живет ребенок. Запереть его на веки вечные – дело нехитрое. Ты сделай
еще одну попытку.
– Нет. С меня довольно. Хватит с меня войны. Пусть
отправляются на все четыре стороны. Смогут заслужить для себя жизнь получше
моей – на здоровье. Теперь у меня язык не повернется пожелать им такой жизни,
как моя. Не забывай: я смотрел его глазами, я видел ее. Боже, какое дивное
личико! Ко мне вдруг вернулась молодость. Давай-ка к дому. Хочу составить планы
на год вперед. Требуется кое-что прикинуть.
– Слушаюсь, Эбенезер.
– Нет, не Эбенезер и даже не Скрудж. А неизвестно кто. Я еще
не решил. Такие дела наспех не делаются. Знаю одно: я не тот, что прежде. Пока
не могу сказать, чем займусь дальше.
– Займись благотворительностью.
– Это не по мне, сам знаешь.
– У тебя же есть брат.
– Ну да, в Калифорнии живет.
– Когда вы в последний раз виделись?
– Дай бог памяти… лет тридцать назад.
– У него ведь и дети есть, правда?
– Кажется, есть. Две дочки и сын. Взрослые уже. У самих
дети.
– Вот и напиши им.
– О чем писать-то?
– Пригласи в гости. Места всем хватит. А один из
племянников, может статься, чем-то смахивает на тебя. Вот что мне пришло в
голову: коль скоро у тебя нет собственной надежды на продолжение рода, на
бессмертие – называй как хочешь, – можно поискать такую надежду в доме брата.
Сдается мне, ты бы охотно взял на себя некоторые заботы.
– Бред.
– Нет, здравый смысл. Для женитьбы и отцовства ты слишком
стар; остается только экспериментировать. Сам знаешь, как в жизни бывает. Один
ребенок похож на отца, другой на мать, а третий пошел в кого-то из дальних
родственников. Не думаешь, что такое сходство будет тебя согревать?
– Слишком уж примитивно.
– А все-таки обмозговать стоит. Да не тяни, а то опять
станешь кем был – вредным старикашкой.
– Вот, значит, кем я был? Так-так. А ведь старался не
скатываться до вредности, да, видно, не удержался. А сам-то ты не вредный,
Блик?
– Нисколько, потому что я над собой работал. Навредить могу
только себе. Но за свои ошибки других не виню. У меня тоже есть недостатки,
просто не такие, как у тебя. К примеру, гипертрофированное чувство юмора. – С
этими словами Блик то ли подмигнул, то ли просто сощурился от уходящего солнца.
– Хорошо бы и мне вооружиться чувством юмора. Ты заходи
почаще, Блик. – Непослушные пальцы Квотермейна сжали руку Блика.
– На кой ты мне сдался, старый чертяка?
– Да ведь мы – Великая армия, забыл? Твоя обязанность –
помогать мне думать.
– Слепые, ведущие увечных, – фыркнул Блик. – Вот мы и
пришли.
Он остановился у аллеи перед облезлым, серым строением.
– Неужели это мой дом? – удивился Квотермейн. – Страшен как
смертный грех, господи прости! Покрасить его, что ли?
– Вот тебе, кстати, еще одна тема для размышлений.
– Не дом, а тихий ужас! Подкати меня к порогу, Блик.
И Блик покатил друга по аллее.
Глава 32
На дне пахнущего сыростью оврага, среди поздней летней
зелени стояли Дуглас, Том и Чарли. В неподвижном воздухе комары устроили
прихотливые танцы. Под собственный истошный писк.
– Все свалили, – проговорил Том.
Дуглас присел на валун и снял ботинки.
– Бабах, ты убит, – вполголоса сказал Том.
– Эх, если бы так! Лучше б я был убит, – вырвалось у Дуга.
Том спросил:
– А что, война окончена? Можно свертывать знамя?
– Какое еще знамя?
