– Велосипед ему не поможет! Меня и адской машиной не
возьмешь, вот так-то!
Сестра милосердия сунула ему в рот таблетку.
– Все хорошо, мистер Си, все хорошо.
Глава 13
Ночь; лимоннокислый дом Келвина Си Квотермейна; хозяин,
давно выписанный из больницы, лежит в собственной постели – а его молодость тем
временем пробила панцирь, выскользнула между ребрами, покинула старческую
оболочку и затрепетала на ветру.
Когда по воздуху пробегали шумы летней ночи, у Квотермейна
резко дергалась голова. Прислушиваясь, он извергал ненависть:
– Господи, порази огнем этих выродков!
А сам думал, покрываясь холодной испариной: «Брейлинг
отчаянно старался сделать их людьми, но потерпел поражение, зато я возьму верх.
Боже, что ж там делается?»
Он поднял глаза туда, где намедни полыхнула огнестрельная
вспышка, в одночасье взорвавшая их жизнь в конце одного запоздалого лета,
соединившего в себе капризы погоды, слепоту небес и нежданное чудо – жить и
дышать среди этого водоворота безумных событий. Боже милосердный! Кто
командовал этим парадом и куда его вел? Будь бдителен, Господи! Барабанщики
убивают капитана.
– Должны же быть и другие, вроде меня, – шептал он в сторону
распахнутого окна. – Те, кому сейчас не дают покоя мысли об этих негодяях!
Он явственно ощущал, как дрожат далекие тени – такие же
насквозь проржавевшие железные старики, что прячутся в своих высоких башнях,
чавкают жидкой кашей и ломают на кусочки сухие галеты. Надо бросить им клич, и
его тревога зарницей пролетит по небу.
– Телефон, – выдохнул Квотермейн. – Давай, Келвин, собирай
своих!
Из темного палисадника донеслись какие-то шорохи.
– Это еще что? – прошептал он.
Мальчишки сгрудились внизу, на темных глубинах травы. Дуг и
Чарли, Уилл и Том, Бо, Генри, Сэм, Ральф и Пит – все присматривались к высокому
окну Квотермейновой спальни.
У них были с собой три мастерски вырезанные, устрашающие
тыквы. Не выпуская их из рук, мальчишки начали расхаживать по тротуару, а
голоса взмывали вверх среди освещенных звездами деревьев, становясь все громче:
– Черви в череп заползают, черви череп проедают.
Скрюченные, веснушчато-пергаментные пальцы Квотермейна
вцепились в телефонную трубку.
– Блик!
– Квотермейн? Тебе известно, который час?
– Погоди! Ты слышал, что случилось с Брейлингом?
– Так я и знал: когда-нибудь его застукают без часов.
– Сейчас не время острить!
– Да будь он неладен со своими хронометрами; они у него
тикали на весь город. Уж коли висишь на краю могилы, так прыгай. И мальчишку с
пугачом не впутывай. Что ж теперь прикажешь делать? Пугачи запрещать?
– Блик, ты мне нужен!
– Все мы друг другу нужны.
– Брейлинг был секретарем попечительского совета. А я –
председатель! Наш треклятый город наводнен потенциальными убийцами.
– Квотермейн, любезнейший, – сухо произнес Блик, – ты мне
напомнил анекдот про главного врача психиатрической лечебницы, который сетовал,
что пациенты посходили с ума. Неужели ты не знал, что все мальчишки – паразиты?
– Таких надо наказывать!
– Жизнь накажет.
– Эти безбожники окружили мой дом и затянули похоронную
песню!
– «Черви в череп заползают»? Я и сам в детстве обожал эту
песенку. Ты-то помнишь себя десятилетним? Возьми да позвони их родителям.
– Этим недоумкам? В лучшем случае они скажут своим чадам:
«Оставьте в покое вредного старикашку».
– Почему бы не принять закон, чтобы всем сразу стукнуло
семьдесят девять? – По телефонным проводам побежала ухмылка Блика. – У меня
самого два десятка племянников, которые на стенку лезут, когда я намекаю, что
собираюсь жить вечно. Очнись, Кел. Мы ведь меньшинство, как чернокожие или
вымершие хетты. Наша страна хороша для молодых. Единственное, что мы можем
сделать, – дождаться, пока этим садистам исполнится девятнадцать, и тут же
отправить их на войну. В чем их преступление? В том, что они лопаются от
лимонада и весеннего дождя. Запасись терпением. Пройдет совсем немного времени
– и они будут ходить с инеем в волосах. Отомстить всегда успеешь.
– Поможешь ты мне или нет, черт тебя побери?
– Ты имеешь в виду выборы в попечительский совет? Помогу ли
я тебе собрать Гвардию старых перечников имени Квотермейна? Я буду наблюдать
из-за боковой и время от времени отдавать свой голос за вас, бешеных псов.
Сократить летние каникулы, урезать зимние, отменить весенний парад воздушных
змеев – таковы ваши планы, правильно я рассуждаю?
– По-твоему, у меня помрачение рассудка?
– Нет, всего лишь замедленная реакция. Вот я, к примеру,
разменяв шестой десяток, сразу сообразил, что влился в ряды лишних людей. Мы,
конечно, не африканцы, Квотермейн, и даже не язычники-азиаты, но мы помечены
клеймом седины, а руки у нас покрыты ржавчиной, хотя еще недавно были гладкими
и чистыми. Терпеть не могу того субъекта, чья растерянная одинокая физиономия
глядит на меня по утрам из зеркала. А что со мной творится при виде хорошеньких
женщин, боже мой! Меня охватывает неистовство. Такой весенний сумбур в мыслях
смутил бы даже мумию фараона. Короче говоря, в разумных пределах можешь на меня
рассчитывать, Кел. Спокойной ночи.
Два телефона щелкнули одновременно.
Квотермейн высунулся из окна. Под луной стояли тыквы,
мерцающие жутким октябрьским светом.
«Откуда, хотелось бы знать, у меня такое ощущение, – спросил
он сам себя, – будто первая тыква похожа на меня, вторая смахивает на Блика, а
третья – вылитый Грей? Нет, нет. Быть такого не может. Господи, где бы мне
отыскать метроном Брейлинга?»
– Вон отсюда! – прокричал он в темноту.
Подхватив костыли, Квотермейн с усилием поднялся с кресла,
еле-еле спустился по лестнице, допрыгал до веранды и кое-как добрался до
тротуара, где подмигивали стоящие рядком тыквенные головы.
– Ну и ну, – забормотал он. – Впервые в жизни вижу такие
гнусные, омерзительные тыквы! Ну, держитесь!
Он замахнулся костылем и с плеча рубанул оранжевую голову,
потом вторую и третью; свечки, мерцавшие сквозь прорези, угасли.
Попятившись, чтобы сподручнее было рубить, кромсать и
полосовать, он рассек каждую тыкву на части, да так, что наружу брызнули семечки,
а клочки рыжей плоти разлетелись во все стороны.
