— А мне он понравился, — ответила она, откидываясь
в кресле. — Никогда не подозревала, что у меня такое воображение. Черные
волосы, голубые глаза, белая кожа! Какой странный мужчина — и, однако, очень
красивый.
— Самовнушение.
— Ты недобрый. Я вовсе не придумала его намеренно, он
сам явился мне, когда я задремала. Даже не похоже на сон. Так неожиданно,
необычно… Он посмотрел на меня и сказал: «Я прилетел на этом корабле с третьей
планеты. Меня зовут Натаниел Йорк…»
— Нелепое имя, — возразил супруг. — Таких
вообще не бывает.
— Конечно, нелепое, ведь это был сон, — покорно
согласилась она. — Еще он сказал: «Это первый полет через космос. Нас
всего двое в корабле — я и мой друг Берт».
— Еще одно нелепое имя.
— Он сказал: «Мы из города на Земле, так называется
наша планета», — продолжала миссис К. — Это его слова. Так и сказал —
Земля. И говорил он не на нашем языке. Но я каким-то образом понимала его. В
уме. Телепатия, очевидно.
Мистер К отвернулся. Ее голос остановил его.
— Илл! — тихо позвала она. — Ты никогда не
задумывался… ну… есть ли люди на третьей планете?
— На третьей планете жизнь невозможна, — терпеливо
разъяснил супруг. — Наши ученые установили, что в тамошней атмосфере
слишком много кислорода.
— А как было бы чудесно, если бы там жили люди! И умели
путешествовать через космос на каких-нибудь особенных кораблях.
— Вот что, Илла, ты отлично знаешь, я ненавижу эту
сентиментальную болтовню. Займемся лучше делом.
Близился вечер, когда она, ступая между колоннами,
источающими дождь, запела. Один и тот же мотив, снова и снова.
— Что это за песня? — рявкнул в конце концов
супруг, проходя к огненному столу.
— Не знаю.
Она подняла на него глаза, удивляясь сама себе. Озадаченно
поднесла ко рту руку. Солнце садилось, и по мере того, как дневной свет угасал,
дом закрывался, будто огромный цветок. Между колоннами подул ветерок, на
огненном столе жарко бурлило озерко серебристой лавы. Ветер перебирал кирпичные
волосы миссис К, тихонько шепча ей на ухо. Она молча стояла, устремив
затуманившийся взор золотистых глаз вдаль, на бледно-желтую гладь морского дна,
словно вспоминая что-то.
Глазами тост произнеси,
И я отвечу взглядом, —
запела она тихо, медленно, нежно.
Иль край бокала поцелуй —
И мне вина не надо.
[1]
Миссис К повторила мелодию, уже без слов, закрыв глаза, и
руки ее словно порхали по ветру. Наконец она умолкла.
Мелодия была прекрасна.
— Впервые слышу эту песню. Ты сама ее сочинила? —
строго спросил он, испытующе глядя на нее.
— Нет. Да. Право, не знаю! — Она была в
смятении. — Я даже не понимаю слов, это другой язык!
— Какой язык?
Она машинально бросала куски мяса в кипящую лаву.
— Не знаю. — Через мгновение мясо было готово, она
извлекла его из огня и подала мужу на тарелке. — Ах, наверно, я просто
придумала весь этот вздор, только и всего. Сама не понимаю почему.
Он ничего не сказал. Смотрел, как она погружает мясо в
шипящую огненную лужицу. Солнце скрылось. Медленно-медленно вошла в комнату
ночь, темным вином заполнила ее до потолка, поглотив колонны и их двоих. Лишь
отблески серебристой лавы озаряли лица.
Она снова стала напевать странную песню.
Он вскочил со стула и гневно прошествовал к двери.
Позднее он доел ужин один.
Встав из-за стола, потянулся, поглядел на нее и, зевая,
предложил:
— Съездим на огненных птицах в город, развлечемся?
— Ты серьезно? — спросила она. — Ты не заболел?
— А что тут странного?
— Но мы уже полгода нигде не были!
— По-моему, неплохая мысль.
— С чего это вдруг ты так заботлив?
— Ну, хватит, — брюзгливо бросил он. —
Поедешь или нет?
Она посмотрела на седую пустыню. Две белые луны вышли из-за
горизонта. Прохладная вода гладила пальцы ног. Легкая дрожь пробежала по ее
телу. Больше всего ей хотелось остаться здесь, сидеть тихо, беззвучно,
неподвижно, пока не свершится то, чего она ждала весь день, то, что не должно
было произойти и все же могло, могло случиться… Душа встрепенулась от нежного
прикосновения песни.
— Я…
— Для тебя же лучше, — настаивал он. —
Поехали.
— Я устала, — ответила она. — Как-нибудь в
другой раз.
— Вот твой шарф. — Он подал ей флакон. — Мы
уже который месяц никуда не выезжали.
— Если не считать твоих поездок в Кси-Сити два раза в
неделю. — Она избегала глядеть на него.
— Дела, — сказал он.
— Дела? — прошептала она.
Из флакона брызнула жидкость, превратилась в голубую мглу и,
трепеща, обвилась вокруг ее шеи.
На ровном прохладном песке, светясь, словно раскаленные
угли, ожидали огненные птицы. Надуваемый ночным ветром, в воздухе плескался
белый балдахин, множеством зеленых лент привязанный к птицам.
Илла легла под балдахин, и по приказу ее мужа пылающие птицы
взметнулись к темному небу. Ленты натянулись, балдахин взмыл в воздух.
Взвизгнув, ушли вниз пески; мимо, мимо потянулись голубые холмы, оттеснив назад
их дом, колонны, источающие дождь, цветы в клетках, поющие книги, тихие ручейки
на полу. Она не глядела на мужа. Ей было слышно, как он покрикивал на птиц, а
те взвивались все выше, летя, словно тысячи каленых искр, словно багрово-желтый
фейерверк, все дальше в небо, увлекая за собой сквозь ветер балдахин —
трепещущий белый лепесток.
Она не смотрела на мелькающие внизу древние мертвые города,
на дома — словно вырезанные из кости шахматы, не смотрела на древние каналы,
наполненные пустотой и грезами. Над высохшими реками и сухими озерами пролетали
они, будто лунный блик, будто горящий факел.
Она глядела только на небо.
Муж что-то сказал.
Она глядела на небо.
— Ты слышала, что я сказал?
— Что?
Он шумно выдохнул.
— Могла бы быть повнимательнее.
