— В Зеленой долине, если не ошибаюсь?
— Ну да, тут рукой подать, и я решила… — Она очень
торопилась.
— Извини меня, — сказал он, догоняя ее с видом
крайней озабоченности. — Я совершенно забыл: я же пригласил к нам сегодня
доктора Нлле!
— Доктора Нлле! — Она подалась к двери.
Он поймал ее за локоть и решительно втащил в комнату.
— Да.
— А как же Пао…
— Пао подождет, Илла. Мы должны принять Нлле.
— Я на несколько минут…
— Нет, Илла.
— Нет?
Он отрицательно качнул головой.
— Нет. К тому же до них очень далеко идти. Через всю
Зеленую долину, за большой канал, потом вниз… И сегодня очень, очень жарко, и
доктору Нлле будет приятно увидеть тебя. Хорошо?
Она не ответила. Ей хотелось вырваться и убежать. Хотелось
кричать. Но она только сидела в кресле, словно пойманная в западню, и с
окаменевшим лицом разглядывала свои пальцы, медленно шевеля ими.
— Илла, — буркнул он, — ты останешься дома,
ясно?
— Да, — сказала она после долгого молчания. —
Останусь.
— Весь день?
Ее голос звучал глухо:
— Весь день.
Шли часы, а доктор Нлле все не появлялся. Казалось, муж Иллы
не очень-то удивлен этим. Уже под вечер он, пробормотав что-то, подошел к
стенному шкафу и достал зловещее оружие — длинную желтоватую трубку с гармошкой
мехов и спусковым крючком на конце. Он обернулся — на его лице была лишенная
всякого выражения маска, вычеканенная из серебристого металла, маска, которую
он всегда надевал, когда хотел скрыть свои чувства; маска, выпуклости и впадины
которой в точности отвечали его худым щекам, подбородку, лбу. Поблескивая
маской, он держал в руках свое грозное оружие и разглядывал его. Оно непрерывно
жужжало — оружие, способное с визгом извергнуть полчища золотых пчел. Страшных
золотых пчел, которые жалят, убивают своим ядом и падают замертво, будто семена
на песок.
— Куда ты собрался? — спросила она.
— Что? — Он прислушивался к мехам, к зловещему
жужжанию. — Раз доктор Нлле запаздывает, черта с два стану я его ждать.
Пойду, поохочусь. Скоро вернусь.
А ты останешься здесь, и никуда отсюда, ясно? —
Серебристая маска сверкнула.
— Да.
— И скажи доктору Нлле, что я приду. Только поохочусь.
Треугольная дверь затворилась. Его шаги удалились вниз по
откосу.
Она смотрела, как муж уходит в солнечную даль, пока он не
исчез. Потом вернулась к своим делам: наводить чистоту магнитной пылью,
собирать свежие плоды с хрустальных стен. Она работала усердно и расторопно, но
порой ею овладевала какая-то истома, и она ловила себя на том, что напевает эту
странную, не идущую из ума песню и поглядывает на небо из-за хрустальных
колонн.
Она затаила дыхание и замерла в ожидании.
Приближается…
Вот-вот это произойдет.
Бывают такие дни, когда слышишь приближение грозы, а кругом
напряженная тишина, и вдруг едва ощутимо меняется давление — это дыхание
непогоды, летящей над планетой, ее тень, порыв, марево. Воздух давит на уши, и
ты натянут как струна в ожидании надвигающейся бури. Тебя охватывает дрожь.
Небо в пятнах, небо цветное, тучи сгущаются, горы отливают металлом. Цветы в
клетках тихонько вздыхают, предупреждая. Волосы чуть шевелятся на голове.
Где-то в доме поют часы: «Время, время, время, время…» Тихо так, нежно, будто
капающая на бархат вода.
И вдруг — гроза! Электрическая вспышка, и сверху
непроницаемым заслоном рушатся всепоглощающие волны черного прибоя и громовой
черноты.
Так было и теперь. Близилась буря, хотя небо было ясным.
Назревала молния, хотя не было туч.
Илла бродила по комнатам притихшего летнего дома. В любой
миг с неба может пасть молния, и будет раскат грома, клуб дыма, безмолвие, шаги
на дорожке, стук в хрустальную дверь — и она стрелой метнется навстречу…
«Сумасшедшая Илла! — мысленно усмехнулась она. —
Что за мысли будоражат твой праздный ум?» И тут — свершилось.
Порыв жаркого воздуха, точно мимо пронеслось могучее пламя.
Вихревой стремительный звук. В небе блеск, сверкание металла.
У Иллы вырвался крик.
Она побежала между колоннами, распахнула дверь. Она
уставилась на горы. Но там уже ничего…
Хотела ринуться вниз по откосу, но спохватилась. Она обязана
быть здесь, никуда не уходить. Доктор должен прийти с минуты на минуту, и муж
рассердится, если она убежит.
Она остановилась в дверях, часто дыша, протянув вперед одну
руку.
Попыталась рассмотреть что-нибудь там, где простерлась
Зеленая долина, но ничего не увидела.
«Сумасшедшая! — Она вернулась в комнату. — Это все
твоя фантазия. Ничего не было. Просто птица, листок, ветер или рыба в канале.
Сядь. Приди в себя».
Она села.
Выстрел.
Ясный, отчетливый, зловещий звук.
Она содрогнулась.
Выстрел донесся издалека. Один. Далекое жужжание быстрых
пчел. Один выстрел. А за ним второй, четкий, холодный, отдаленный.
Она опять вздрогнула и почему-то вскочила на ноги, крича,
крича и не желая оборвать этот крик. Стремительно пробежала по комнатам к двери
и снова распахнула ее.
Эхо стихало, уходя вдаль, вдаль…
Смолкло.
Несколько минут она простояла во дворе, бледная.
Наконец, медленно ступая, опустив голову, она побрела сквозь
обрамленные колоннами покои, из одного в другой, руки ее машинально трогали
вещи, губы дрожали; в сгущающемся мраке винной комнаты ей захотелось посидеть
одной. Она ждала. Потом взяла янтарный бокал и стала тереть его уголком шарфа.
И вот издалека послышались шаги, хруст мелких камешков под
ногами.
Она поднялась, стала в центре тихой комнаты. Бокал выпал из
рук, разбился вдребезги.
Шаги нерешительно замедлились перед домом.
Заговорить? Воскликнуть: «Входи, входи же!»?
Она подалась вперед.
Вот шаги уже на крыльце. Рука повернула щеколду.
Она улыбнулась двери.
Дверь отворилась. Улыбка сбежала с ее лица.
Это был ее муж. Серебристая маска тускло поблескивала.
Он вошел и лишь на мгновение задержал на ней взгляд. Резким
движением открыл мехи своего оружия, вытряхнул две мертвые пчелы, услышал, как
они шлепнулись о пол, раздавил их ногой и поставил разряженное оружие в угол
комнаты, а Илла, наклонившись, безуспешно пыталась собрать осколки разбитого
бокала.
