Молния полыхнула в небе и расколола мрак на части.
Утром светило жаркое-жаркое солнце.
Лафарж распахнул дверь в гостиную и обвел ее быстрым
взглядом.
На коврике никого не было.
Лафарж вздохнул.
— Стар становлюсь, — сказал он.
И он пошел к двери, чтобы спуститься к каналу за ведром
прозрачной воды для умывания. На пороге он чуть не сбил с ног юного Тома,
который шел уже с полным до краев ведром.
— Доброе утро, отец!
— Доброе утро, Том.
Старик посторонился. Подросток пробежал босиком через
комнату, поставил ведро и обернулся, улыбаясь.
— Чудесный день сегодня!
— Да, хороший, — настороженно отозвался старик.
Мальчик держался как ни в чем не бывало. Он стал умываться
принесенной водой. Старик шагнул вперед.
— Том, как ты сюда попал? Ты жив?
— А почему мне не быть живым? — Мальчик поднял
глаза на отца.
— Но, Том… Грин-Лон-Парк, каждое воскресенье… цветы…
и… — Лафарж вынужден был сесть. Сын подошел к нему, остановился и взял его
руку. Старик ощутил пальцы — крепкие, теплые.
— Ты в самом деле здесь, это не сон?
— Разве вы не хотите, чтобы я был здесь? — Мальчик
встревожился.
— Что ты, Том, конечно, хотим!
— Тогда зачем спрашивать? Пришел, и все тут.
— Но твоя мать, такая неожиданность…
— Не беспокойся, все будет хорошо. Ночью я пел вам
обоим, это поможет вам принять меня, особенно ей. И знаю, как действует
неожиданность. Погоди, она войдет, и убедишься сам.
И он рассмеялся, тряхнув шапкой кудрявых медно-рыжих волос.
У него были очень голубые и ясные глаза.
— Доброе утро, Лаф и Том. — Мать вышла из дверей
спальни, собирая волосы в пучок. — Правда, чудесный день?
Том повернулся к отцу, улыбаясь:
— Что я говорил?
Вместе, втроем, они замечательно позавтракали в тени за
домом. Миссис Лафарж достала припрятанную впрок старую бутылку подсолнухового
вина, и все немножко выпили. Никогда еще Лафарж не видел свою жену такой
веселой. Если у нее и было какое-то сомнение насчет Тома, то вслух она его не
высказывала. Для нее все было в порядке вещей. И чем дальше, тем больше сам
Лафарж проникался этим чувством.
Пока мать мыла посуду, он наклонился к сыну и тихонько
спросил:
— Сколько же тебе лет теперь, сынок?
— Разве ты не знаешь, папа? Четырнадцать, конечно.
— А кто ты такой на самом деле? Ты не можешь быть
Томом, но кем-то ты должен быть! Кто ты?
— Не надо. — Парнишка испуганно прикрыл лицо
руками.
— Мне ты можешь сказать, — настаивал
старик, — я пойму. Ты марсианин, наверно? Я тут слыхал разные басни про
марсиан, правда, толком никто ничего не знает. Вроде бы их совсем мало
осталось, а когда они появляются среди нас, то в облике землян. Вот и ты, если
приглядеться: будто бы и Том, и не Том…
— Зачем, зачем это?! Чем я вам не хорош? —
закричал мальчик, спрятав лицо в ладонях. — Пожалуйста ну пожалуйста, не
надо сомневаться во мне!
Он вскочил на ноги и ринулся прочь от стола.
— Том, вернись!
Но мальчик продолжал бежать вдоль канала к городу.
— Куда это он? — спросила Энн; она пришла за
остальными тарелками.
Она посмотрела в лицо мужу.
— Ты что-нибудь сказал, напугал его?
— Энн, — заговорил он, беря ее за руку, —
Энн, ты помнишь Грин-Лон-Парк, помнишь ярмарку и как Том заболел воспалением
легких?
— Что ты такое говоришь? — Она рассмеялась.
— Так, ничего, — тихо ответил он.
Вдали, у канала, медленно оседала пыль, поднятая ногами
бегущего Тома.
В пять часов вечера, на закате, Том возвратился. Он
настороженно поглядел на отца.
— Ты опять начнешь меня расспрашивать?
— Никаких вопросов, — сказал Лафарж.
Блеснула белозубая улыбка.
— Вот это здорово.
— Где ты был?
— Возле города. Чуть не остался там. Меня чуть… —
Он замялся, подбирая нужное слово. — Я чуть не попал в западню.
— Что ты хочешь этим сказать — «в западню»?
— Там, возле канала есть маленький железный дом, и
когда я шел мимо него, то меня чуть было не заставили… после этого я не смог бы
вернуться сюда, к вам. Не знаю, как вам объяснить, нет таких слов, я не умею
рассказать, я и сам не понимаю, это так странно, мне не хочется об этом
говорить.
— И не надо. Иди-ка лучше умойся. Ужинать пора.
Мальчик побежал умываться.
А минут через десять на безмятежной глади канала показалась
лодка, подгоняемая плавными толчками длинного шеста, который держал в руках
долговязый худой человек с черными волосами.
— Добрый вечер, брат Лафарж, — сказал он, придерживая
лодку.
— Добрый вечер, Саул, что слышно?
— Всякое. Ты ведь знаешь Номленда — того, что живет в
жестяном сарайчике на канале?
Лафарж оцепенел.
— Знаю, ну и что?
— А какой он негодяй был, тоже знаешь?
— Говорили, будто он потому Землю покинул, что человека
убил.
Саул оперся о влажный шест, внимательно глядя на Лафаржа.
— А помнишь фамилию человека, которого он убил?
— Гиллингс, кажется?
— Точно, Гиллингс. Ну так вот, часа этак два тому назад
этот Номленд прибежал в город с криком, что видел Гиллингса — живьем, здесь, на
Марсе, сегодня, только что! Просился в тюрьму, чтобы его спрятали туда от
Гиллингса. Но в тюрьму его не пустили. Тогда Номленд пошел домой и двадцать
минут назад — люди мне рассказали — пустил себе пулю в лоб. Я как раз оттуда.
— Ну и ну, — сказал Лафарж.
— Вот какие дела-то бывают! — подхватил
Саул. — Ладно, Лафарж, пока, спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Лодка заскользила дальше по тихой глади канала.
— Ужин на столе, — крикнула миссис Лафарж.
