Да, было уже поздно. Пришел конец этому необычайному вечеру,
необычайному событию. Лафарж крутил в руках чалку. Ему было очень холодно и одиноко.
В лунном свете было видно, как бежали, спешили люди, выпучив глаза, торопливо
вскидывая ноги, и вот уже все они, вся десятка, стоят у причала. Они яростно
уставились на лодку. Они кричали.
— Ни с места, Лафарж! — Спеллинг держал в руке
пистолет.
Теперь было ясно, что произошло… Том один, обгоняя прохожих,
мчится по освещенным луной улицам. Полицейский замечает промелькнувшую фигуру.
Круто обернувшись, всматривается в лицо, кричит какое-то имя, бросается
вдогонку. «Эй, стой!» Он увидел известного преступника. И так всю дорогу, кто
бы ни встретился. Мужчина ли, женщина, ночной сторож или пилот ракеты — для
каждого бегущая фигура была кем угодно. В ней воплощались для них любой
знакомый, любой образ, любое имя… Сколько разных имен было произнесено за последние
пять минут!.. Сколько лиц угадано в лице Тома — и все ложно!
Вдоль всего пути — преследуемый и преследователи, мечта и
мечтатели, дичь и — псы. Вдоль всего пути: нежданное открытие, блеск знакомых
глаз, выкрик полузабытого имени, воспоминания о давних временах — и растет,
растет толпа, бегущая по его следам. Каждый срывался с места и спешил вдогонку,
едва проносилось мимо — словно лик, отраженный десятком тысяч зеркал, десятком
тысяч глаз, — бегущее видение, лицо, одно для тех, кто впереди, иное для тех,
кто позади, и другое, новое, для тех, кто еще попадется ему на пути, кто еще не
видел.
И вот они все здесь, у лодки, и каждый хочет один завладеть
мечтой, — как мы хотим, чтобы это был только Том, ни Лавиния, ни Роджер,
ни кто-либо еще, подумал Лафарж. Но теперь этому не бывать. Слишком далеко все
зашло.
— Выходите из лодки, ну! — скомандовал Сполдинг.
Том поднялся на пристань. Сполдинг схватил его за руку.
— Ты пойдешь к нам домой. Я все знаю.
— Стой, — вмешался полицейский, — он
арестован!
Его фамилия Декстер, разыскивается за убийство.
— Нет, нет! — всхлипнула женщина. — Это мой
муж! Что уж, я своего мужа не знаю?!
Другие голоса твердили свое. Толпа напирала. Миссис Лафарж
заслонила собой Тома.
— Это мой сын, у вас нет никакого права обвинять его в
чем-либо! Нам надо ехать домой!
А Тома безостановочно била дрожь. Он выглядел тяжелобольным.
Толпа все напирала, протягивая нетерпеливые руки, ловя его, хватая.
Том закричал.
Он менялся на глазах у всех. Это был Том, и Джеймс, и
человек по фамилии Свичмен, и другой, по фамилии Баттерфилд; это был мэр
города, и девушка по имени Юдифь, и муж Уильям, и жена Кларисса. Он был словно
мягкий воск, послушный их воображению. Они орали, наступали, взывали к нему. Он
тоже кричал, простирая к ним руки, и каждый призыв заставлял его лицо
преображаться.
— Том! — звал Лафарж.
— Алиса! — звучал новый зов.
— Уильям!
Они хватали его за руки, тянули к себе, пока он не упал,
испустив последний крик ужаса.
Он лежал на камнях — застывал расплавленный воск, и его лицо
было как все лица, один глаз голубой, другой золотистый, волосы каштановые,
рыжие, русые, черные, одна бровь косматая, другая тонкая, одна рука большая,
другая маленькая.
Они стояли над ним, прижав палец к губам. Они наклонились.
— Он умер, — сказал кто-то наконец.
Пошел дождь.
Капли падали на людей, и люди посмотрели на небо.
Они отвернулись и сперва медленно, потом все быстрее пошли
прочь, а потом бросились бежать в разные стороны. Только мистер и миссис
Лафарж, объятые ужасом, стояли на месте, держась за руки, и глядели на него.
Дождь поливал обращенное вверх лицо, в котором не осталось
ни одной знакомой черты. Энн молча начала плакать.
— Поехали домой, Энн, тут уж ничего не
поделаешь, — сказал старик.
Они спустились в лодку и заскользили в мраке по каналу. Они
вошли в свой дом, и развели огонь в камине, и согрели над ним руки. Они пошли
спать и лежали вместе, продрогшие, изможденные, слушая, как снова стучит по
крыше дождь.
— Тсс, — вдруг произнес Лафарж среди ночи. —
Ты ничего не слышала?
— Нет, ничего…
— Я все-таки погляжу.
Он пересек на ощупь темную комнату и долго стоял возле
наружной двери, прежде чем отворить.
Наконец распахнул ее настежь и выглянул наружу.
Дождь с черного неба поливал пустой двор, поливал канал,
поливал склоны синих гор.
Он подождал минут пять, потом мокрыми руками медленно
затворил дверь и задвинул засов.
Ноябрь 2005
«Дорожные товары»
Уж очень далекой она показалась, эта новость, которую
владелец магазина дорожных товаров услышал вечером по радио, когда
модулированный световой луч принес последние известия с Земли. Просто
непостижимо.
На Земле назревала война.
Он вышел и посмотрел на небо.
Вот она. Земля, на вечернем небосводе, догоняет закатившееся
за горы солнце. Эта зеленая звезда и есть то, о чем говорило радио.
— Не могу поверить, — сказал лавочник.
— Это потому, что вы не там, — заметил отец
Перегрин, он подошел поздороваться.
— Как это понять, святой отец?
— Вот так же было, когда я был мальчишкой, —
сказал отец Перегрин. — Мы слышали о войнах в Китае. Но нам не верилось.
Это было слишком далеко. И слишком много людей там погибало. Невозможно себе
представить. Даже когда мы смотрели фильмы оттуда, нам не верилось. Так и
теперь. Земля — тот же Китай. Слишком далеко, вот и не верится. Это не здесь,
не у нас. Не то что пощупать, даже разглядеть нельзя. Зеленый огонек — вот все,
что мы видим. И на этом зеленом огоньке живет два миллиарда людей? Невероятно!
Война? Но мы не слышим взрывов.
— Услышим, — сказал лавочник. — Я вот все
думаю о тех людях, которые должны прилететь сюда на этой неделе. Как там
передавали про них? В течение ближайшего месяца на Марс прибудет около ста
тысяч человек — так, кажется. Что с ними будет, если начнется война?
— Повернут назад, наверно.
— Н-да, — сказал лавочник. — Ладно, пойду-ка
я сотру пыль с чемоданов. Того и гляди покупатели нагрянут.
— Думаете, если это та Большая война, которой мы ждали
много лет, все захотят вернуться на Землю?
— Вот именно, святой отец: как это ни странно, я думаю,
мы все захотим вернуться. Конечно, мы прилетели сюда, спасаясь от политики, от
атомной бомбы, войны, влиятельных клик, предрассудков, законов. Все это мне
известно. Но родина-то все-таки там. Вот увидите. Как только на Америку упадет
первая бомба, здешний народ призадумается. Слишком мало они тут прожили —
каких-нибудь два года. Если бы лет сорок, тогда другое дело, а сейчас ведь у
них на Земле родня, города, в которых они выросли. Я-то, можно сказать, в Землю
даже не верю, для меня она как бы и не существует. Но я старик, от меня все
равно никакого проку. Я могу и тут остаться.
