И наконец, пламя взорвало дом, и он рухнул пластом, разметав
каскады дыма и искр.
На кухне, за мгновение до того, как посыпались головни и
горящие балки, плита с сумасшедшей скоростью готовила завтраки: десять десятков
яиц, шесть батонов тостов, двести ломтей бекона — и все, все пожирал огонь,
понуждая задыхающуюся печь истерически стряпать еще и еще!
Грохот. Чердак провалился в кухню и в гостиную, гостиная — в
цокольный этаж, цокольный этаж — в подвал. Холодильники, кресла, ролики с
фильмами, кровати, электрические приборы — все рухнуло вниз обугленными скелетами.
Дым и тишина. Огромные клубы дыма.
На востоке медленно занимался рассвет. Только одна стена
осталась стоять среди развалин. Из этой стены говорил последний одинокий голос,
солнце уже осветило дымящиеся обломки, а он все твердил:
— Сегодня 5 августа 2026 года, сегодня 5 августа 2026
года, сегодня…
Октябрь 2026
Каникулы на Марсе
Эту мысль почему-то высказала мама — а не отправиться ли
всей семьей на рыбалку? На самом деле слова были не мамины, Тимоти отлично это
знал. Слова были папины, но почему-то их за него сказала мама.
Папа, переминаясь с ноги на ногу на шуршащей марсианской
гальке, согласился. Тотчас поднялся шум и гам, в мгновение ока лагерь был
свернут, все уложено в капсулы и контейнеры, мама надела дорожный комбинезон и
куртку, отец, не отрывая глаз от марсианского неба, набил трубку дрожащими
руками, и трое мальчиков с радостными воплями кинулись к моторной лодке — из
всех троих один Тимоти все время посматривал на папу и маму.
Отец нажал кнопку. К небу взмыл гудящий звук. Вода за кормой
ринулась назад, а лодка помчалась вперед, под дружные крики «ура!».
Тимоти сидел на корме вместе с отцом, положив свои тонкие
пальцы на его волосатую руку. Вот за изгибом канала скрылась изрытая площадка,
где они сели на своей маленькой семейной ракете после долгого полета с Земли.
Ему вспомнилась ночь накануне вылета, спешка и суматоха, ракета, которую отец
каким-то образом где-то раздобыл, разговоры о том, что они летят на Марс
отдыхать. Далековато, конечно, для каникулярной поездки, но Тимоти промолчал,
потому что тут были младшие братишки. Они благополучно добрались до Марса и вот
с места в карьер отправились — во всяком случае, так было сказано — на рыбалку.
Лодка неслась по каналу… Странные глаза у папы сегодня.
Тимоти никак не мог понять, в чем дело. Они ярко светились, и в них было
облегчение, что ли. И от этого глубокие морщины смеялись, а не хмурились и не
скорбели.
Новый поворот канала — и вот уже скрылась из глаз остывшая
ракета.
— А мы далеко едем?
Роберт шлепал рукой по воде — будто маленький краб прыгал по
фиолетовой глади.
Отец вздохнул:
— За миллион лет.
— Ух ты! — удивился Роберт.
— Поглядите, дети. — Мама подняла длинную гибкую
руку. — Мертвый город.
Завороженные, они уставились на вымерший город, а он
безжизненно простерся на берегу для них одних и дремал в жарком безмолвии лета,
дарованном Марсу искусством марсианских метеорологов.
У папы было такое лицо, словно он радовался тому, что город
мертв.
Город: хаотическое нагромождение розовых глыб, уснувших на
песчаном косогоре, несколько поваленных колонн, заброшенное святилище, а дальше
— опять песок, песок, миля за милей… Белая пустыня вокруг канала, голубая
пустыня над ним.
Внезапно с берега взлетела птица. Точно брошенный кем-то
камень пронесся над голубым прудом, врезался в толщу воды и исчез.
Папа даже изменился в лице от испуга.
— Мне почудилось, что это ракета.
Тимоти смотрел в пучину неба, пытаясь увидеть Землю, и
войну, и разрушенные города, и людей, которые убивали друг друга, сколько он
себя помнил. Но ничего не увидел. Война была такой же далекой и абстрактной,
как две мухи, сражающиеся насмерть под сводами огромного безмолвного собора. И
такой же нелепой.
Уильям Томас отер пот со лба и взволнованно ощутил на своей
руке прикосновение пальцев сына, легких, как паучьи лапки.
Он улыбнулся сыну:
— Ну, как оно, Тимми?
— Отлично, папа.
Тимоти никак не мог до конца разобраться, что происходит в
этом огромном взрослом механизме рядом с ним. В этом человеке с большим,
шелушащимся от загара орлиным носом, с ярко-голубыми глазами вроде каменных
шариков, которыми он играл летом дома, на Земле, с длинными, могучими, как
колонны, ногами в широких бриджах.
— Что ты так высматриваешь, пап?
— Я искал земную логику, здравый смысл, разумное
правление, мир и ответственность.
— И как — увидел?
— Нет. Не нашел. Их больше нет на Земле. И, пожалуй, не
будет никогда. Возможно, мы только сами себя обманывали, а их вообще и не было.
— Это как же?
— Смотри, смотри, вон рыба, — показал отец.
Трое мальчиков звонко вскрикнули, и лодка накренилась, так
дружно они изогнули свои тонкие шейки, торопясь увидеть. Ух ты, вот это да!
Мимо проплыла серебристая рыба-кольцо, извиваясь и мгновенно сжимаясь, точно
зрачок, едва только внутрь попадали съедобные крупинки.
— В точности как война, — глухо произнес
отец. — Война плывет, видит пищу, сжимается. Миг — и Земли нет.
— Уильям, — сказала мама.
— Извини.
Они примолкли, а мимо стремительно неслась студеная
стеклянная вода канала. Ни звука кругом, только гул мотора, шелест воды, струи
распаренного солнцем воздуха.
— А когда мы увидим марсиан? — воскликнул Майкл.
— Скоро, — заверил его отец. — Может быть,
вечером.
— Но ведь марсиане все вымерли, — сказала мама.
— Нет, не вымерли, — не сразу ответил папа. —
Я покажу вам марсиан, точно.
Тимоти нахмурился, но ничего не сказал. Все было как-то не
так. И каникулы, и рыбалка, и эти взгляды, которыми обменивались взрослые.
А его братья уже уставились из-под ладошек на двухметровую
каменную стенку канала, высматривая марсиан.
— Какие они? — допытывался Майкл.
— Узнаешь, когда увидишь. — Отец вроде усмехнулся,
и Тимоти приметил, как у него подергивается щека.
Мама была хрупкая и нежная, золотая коса лежала тиарой на
голове, а глаза были такого же цвета, как глубокая студеная вода канала в тени,
почти пурпурные, с янтарными крапинками. Можно было видеть, как плавают мысли в
ее глазах — словно рыбы, одни светлые, другие темные, одни быстрые,
стремительные, другие медленные, неторопливые, а иногда — скажем, если она
глядела на небо, туда, где Земля, — в глазах ничего не было, один только
цвет… Мама сидела на носу лодки, одну руку она положила на борт, вторую на
заглаженную складку своих брюк, и полоска мягкой загорелой шеи обрывалась там,
где, подобно белому цветку, открывался воротник.
