Она все время глядела вперед, что-то высматривая, но не
могла разглядеть и обернулась к мужу; в его глазах она увидела отражение того,
что впереди, а он к этому отражению добавил что-то от самого себя, свою твердую
решимость, и напряжение спало с ее лица, она снова повернулась вперед, теперь
уже спокойно, зная, чего ей искать.
Тимоти тоже смотрел. Но он видел лишь прямую черту
фиолетового канала посреди широкой ровной долины, обрамленной низкими размытыми
холмами. Черта уходила за край неба, и канал тянулся все дальше, дальше, сквозь
города, которые — встряхни их — загремели бы, словно жуки в высохшем черепе.
Сто, двести городов, видящих летние сны — жаркие днем и прохладные ночью…
Они пролетели миллионы миль ради этого пикника, ради
рыбалки. А в ракете было оружие. Называется, поехали на каникулы! А для чего
все эти продукты — хватит с лихвой не на один год, — которые они спрятали
по соседству с ракетой? Каникулы! Но за этими каникулами скрывалась не
радостная улыбка, а что-то жестокое, твердое, даже страшное. Тимоти никак не
мог раскусить этот орешек, а братьям не до того, — что может занимать
мальчишек в десять и восемь лет?
— Ну, где же марсиане? Дураки какие-то! — Роберт
положил клинышек подбородка на ладони и уставился в канал.
У папы на запястье было атомное радио, сделанное по старинке:
прижми его к голове, возле уха, и радио начнет вибрировать, напевая или говоря
что-нибудь. Как раз сейчас папа слушал, и лицо его было похоже на один из этих
погибших марсианских городов — угрюмое, изможденное, безжизненное.
Потом он дал послушать маме. Ее губы раскрылись.
— Что… — начал Тимоти свой вопрос, но не
договорил.
Потому что в этот миг их встряхнули и ошеломили два
громоздящихся друг на друга исполинских взрыва, за которыми последовало
несколько толчков послабее.
Отец вскинул голову и тотчас прибавил ходу. Лодка рванулась
и понеслась, прыгая и громко шлепая по воде. Роберт мигом оправился от страха,
а Майкл испуганно и восторженно взвизгнул и прижался к маминым ногам, глядя,
как мимо самого его носа летят быстрые струи.
Сбавив скорость, отец круто развернул лодку, и они
скользнули в узкий отводной канал, к древнему полуразрушенному каменному
причалу, от которого пахло крабами. Лодка ткнулась носом в причал так сильно,
что всех швырнуло вперед, но никто не ушибся, а отец уже смотрел, обернувшись,
не осталось ли на воде борозды, которая может выдать, где они укрылись. По
глади канала разбегались длинные волны; облизав камень, они отступали,
перехватывая набегающие сзади, все смешалось в игре солнечных бликов, потом
рябь исчезла.
Папа прислушался. Они все прислушались.
Дыхание отца гулко отдавалось под навесом, будто удары
кулака о холодные, влажные камни причала. Мамины кошачьи глаза глядели в
полутьме на папу, допытываясь, что теперь будет.
Отец глубоко, с облегчением, вздохнул и рассмеялся сам над
собой.
— Это же наша ракета! Что-то я становлюсь пугливым.
Конечно, ракета.
— А что это было, пап, — спросил Майкл, — что
это было?
— Просто мы взорвали нашу ракету, вот и все. —
Тимоти старался говорить буднично. — Что ли не слыхал, как ракеты
взрывают? Вот и нашу тоже…
— А зачем мы нашу ракету взорвали? — не унимался
Майкл. — Зачем, пап?
— Так полагается по игре, дурачок! — ответил
Тимоти.
— По игре?! — Майкл и Роберт очень любили это
слово.
— Папа сделал так, чтобы она взорвалась, и никто не
узнал, где мы сели и куда подевались! Если кто захочет нас искать, понятно?
— Ух ты, тайна!
— Собственной ракеты испугался, — признался отец
маме. — Нервы! Смешно даже подумать, будто здесь могут появиться другие
ракеты. Разве что еще одна прилетит: если Эдвардс с женой сумеют добраться.
Он снова поднес к уху маленький приемник. Через две минуты
рука его упала, словно тряпичная.
— Все, конец, — сказал он маме. — Только что
прекратила работу станция на атомном луче. Другие станции Земли давно молчат. В
последние годы их всего-то было две-три. Теперь в эфире мертвая тишина. Видно,
надолго.
— На сколько? — спросил Роберт.
— Может быть… может быть, ваши правнуки снова услышат
радио, — ответил отец. Он сидел понурившись, и детям передалось то, что он
чувствовал: смирение, отчаяние, покорность.
Потом он опять вывел лодку на главный канал, и они
продолжали путь.
Вечерело. Солнце уже склонилось к горизонту; впереди
простирались чередой мертвые города.
Отец говорил с сыновьями ласковым, ровным голосом. Прежде он
часто бывал сух, замкнут, неприступен, теперь же — они это чувствовали — папа
будто гладил их по голове своими словами.
— Майкл, выбирай город.
— Что, папа?
— Выбирай город, сынок. Любой город, какой тут нам
подвернется.
— Ладно, — сказал Майкл. — А как выбирать?
— Какой тебе больше нравится. И ты, Роберт, и Тим тоже.
Выбирайте себе город по вкусу.
— Я хочу такой город, чтобы в нем были марсиане, —
сказал Майкл.
— Будут марсиане, — ответил отец. —
Обещаю. — Его губы обращались к сыновьям, но глаза смотрели на маму.
За двадцать минут они миновали шесть городов. Отец больше не
поминал про взрывы, теперь для него как будто важнее всего на свете было
веселить сыновей, чтобы им стало радостно.
Майклу понравился первый же город, но его отвергли, решив,
что поспешные решения — не самые лучшие. Второй город никому не приглянулся.
Его построили земляне, и деревянные стены домов уже превратились в труху.
Третий город пришелся по душе Тимоти тем, что он был большой. Четвертый и пятый
всем показались слишком маленькими, зато шестой у всех, даже у мамы, вызвал
восторженные крики. «Ух ты!», «Блеск!», «Вот это да!».
Тут сохранилось в целости около полусотни огромных зданий,
улицы были хоть и пыльные, но мощеные. Два-три старинных центробежных фонтана
еще пульсировали влагой на площадях, и прерывистые струи, освещенные лучами
заходящего солнца, были единственным проявлением жизни во всем городе.
— Здесь, — дружно сказали все.
Отец подвел лодку к пристани и выскочил на берег.
— Что ж, приехали. Все это — наше. Теперь будем жить
здесь!
— Будем жить? — Майкл опешил. Он поднялся на ноги,
глядя на город, потом повернулся лицом в ту сторону, где они оставили
ракету. — А как же ракета? Как Миннесота?
