— Вот, — сказал папа. Он прижал маленький
радиоприемник к русой головенке Майкла. — Слушай. Майкл прислушался.
— Ничего, — сказал он.
— Верно. Ничего. Ничего не осталось. Никакого
Миннеаполиса, никаких ракет, никакой Земли.
Майкл поразмыслил немного над этим страшным откровением и
тихонько захныкал.
— Погоди, Майкл, — поспешно сказал папа. — Я
дам тебе взамен гораздо больше!
— Что? — Любопытство задержало слезы, но Майкл был
готов сейчас же дать им волю, если дальнейшие откровения отца окажутся такими
же печальными, как первое.
— Я дарю тебе этот город, Майкл. Он твой.
— Мой?
— Твой, Роберта и Тимоти, ваш собственный город, на
троих.
Тимоти выпрыгнул из лодки.
— Глядите, ребята, все наше! Все-все!
Он играл наравне с отцом, играл великолепно, всю душу
вкладывал. После, когда все уляжется и устроится, он, возможно, уйдет куда-нибудь
минут на десять и поплачет наедине. Но сейчас идет игра «семья на каникулах», и
братишки должны играть.
Майкл и Роберт выскочили на берег. Они помогли выйти на
пристань маме.
— Берегите сестренку, — сказал папа, лишь много
позднее они поняли, что он подразумевал.
И они быстро-быстро пошли в большой розовокаменный город,
разговаривая шепотом — в мертвых городах почему то хочется говорить шепотом,
хочется смотреть на закат.
— Дней через пять, — тихо сказал отец, — я
вернусь туда, где была наша ракета, и заберу продукты, которые мы спрятали в
развалинах. Заодно поищу Берта Эдвардса с женой и дочерьми.
— Дочерьми? — повторил Тимоти. — Сколько их?
— Четыре.
— Как бы потом из-за этого неприятностей не
было. — Мама медленно покачала головой.
— Девчонки. — Майкл скроил рожу, напоминающую
каменные физиономии марсианских истуканов. — Девчонки.
— Они тоже на ракете прилетят?
— Да. Если им удастся. Семейные ракеты рассчитаны для
полета на Луну, не на Марс. Нам просто повезло, что мы добрались
— А откуда ты взял ракету? — шепотом спросил
Тимоти, двое других мальчуганов уже убежали вперед.
— Я ее прятал. Двадцать лет прятал, Тим. Убрал и
надеялся, что никогда не понадобится. Наверное, надо было сдать ее государству,
когда началась война, но я все время думал о Марсе…
— И о пикнике!..
— Вот-вот! Но это только между нами. Когда я увидел,
что Земле приходит конец — я ждал до последней минуты! — то стал
собираться в путь. Берт Эдвардс тоже припрятал корабль, но мы решили, что
вернее всего стартовать порознь на случай, если кто-нибудь попытается нас
сбить.
— А зачем ты ее взорвал, папа?
— Чтобы мы не могли вернуться, никогда. И чтобы эти
недобрые люди, если они когда-нибудь окажутся на Марсе, не узнали, что мы тут.
— Ты поэтому все время на небо глядишь?
— Конечно, глупо. Никто не будет нас преследовать. Не
на чем. Я чересчур осторожен, в этом все дело.
Прибежал обратно Майкл.
— Пап, это вправду наш город?
— Вся планета с ее окрестностями принадлежит нам,
ребята. Целиком и полностью.
Они стояли — Король Холмов и Пригорков, Первейший из
Главных, Правитель Всего Обозримого Пространства, Непогрешимые Монархи и
Президенты, — пытаясь осмыслить, что это значит, владеть целым миром, и
как это много — целый мир!
В разреженной марсианской атмосфере быстро темнело. Оставив
семью на площади возле пульсирующего фонтана, отец сходил к лодке и вернулся,
неся в больших руках целую охапку бумаги.
На заброшенном дворе он сложил книги в кучу и поджег. Они
присели на корточки возле костра погреться и смеялись, а Тимоти смотрел, как
буковки прыгали, точно испуганные зверьки, когда огонь хватал их и пожирал.
Бумага морщилась, словно стариковская кожа, пламя окружало и теснило легионы
слов.
«Государственные облигации; Коммерческая статистика 1999
года; Религиозные предрассудки, эссе; Наука о военном снабжении; Проблемы
панамериканского единства; Биржевой вестник за 3 июля 1998 года; Военный
сборник…»
Отец нарочно захватил все эти книги именно для этой цели. И
вот, присев у костра, он с наслаждением бросал их в огонь, одну за другой, и
объяснял своим детям в чем дело.
Пора вам кое-что растолковать. Наверно, я был не прав, когда
ограждал вас от всего. Не знаю, много ли вы поймете, но я все равно должен
высказаться, даже если до вас дойдет только малая часть. Он уронил в огонь лист
бумаги.
— Я сжигаю образ жизни — тот самый образ жизни, который
сейчас выжигают с лица Земли. Простите меня, если я говорю как политик, но ведь
я бывший губернатор штата. Я был честным человеком, и меня за это ненавидели.
Жизнь на Земле никак не могла устояться, чтобы хоть что-то сделать как следует,
основательно. Наука слишком стремительно и слишком далеко вырвалась вперед, и
люди заблудились в машинных дебрях, они, словно дети, чрезмерно увлеклись
занятными вещицами, хитроумными механизмами, вертолетами, ракетами. Не тем
занимались; без конца придумывали все новые и новые машины — вместо того, чтобы
учиться управлять ими. Войны становились все более разрушительными и в конце
концов погубили Землю. Вот что означает молчание радио. Вот от чего мы бежали.
Нам посчастливилось. Больше ракет не осталось. Пора вам узнать, что мы
прилетели вовсе не рыбу ловить. Я все откладывал, не говорил… Земля погибла.
Пройдет века, прежде чем возобновятся межпланетные сообщения, — если они
вообще возобновятся. Тот образ жизни доказал свою непригодность и сам себя
задушил. Вы только начинаете жить. Я буду вам повторять все это каждый день,
пока вы не усвоите…
Он остановился, чтобы подбросить в костер еще бумаги.
— Теперь мы одни. Мы и еще горстка людей, которые
прилетят сюда через день-два. Достаточно, чтобы начать сначала. Достаточно,
чтобы поставить крест на всем, что было на Земле, и идти по новому пути…
Пламя вспыхнуло ярче, как бы подчеркивая его слова. Уже все
бумаги сгорели, кроме одной. Все законы и верования Земли превратились в
крупицы горячего пепла, который скоро развеет ветром.
Тимоти посмотрел на последний лист, что папа бросил в
костер. Карта мира… Она корчилась, корежилась от жара, порх — и улетела горячей
черной ночной бабочкой. Тимоти отвернулся.
— А теперь я покажу вам марсиан, — сказал
отец. — Пойдем, вставайте. Ты тоже, Алиса.
Он взял ее за руку.
